А.Я.Флиер

Социальный опыт человека и его
важная составляющая «вторая реальность»  

Аннотация: В статье рассматривается роль «второй реальности» в процессах выработки и трансляции социального опыта сообщества – мифологических и религиозных преставлений, народных верований, художественных образов и т.п. и их значимость в процессах усвоения этого опыта. Социальный опыт понимается как универсальное средство, помогающее людям осуществлять коллективное общежитие и деятельность. Постулируется, что во всех случаях трансляции социального опыта средствами «второй реальности» речь идет о научении человека различать «добро», несущее людям укрепление их социальной консолидации, и «зло», ведущее к ослаблению этой общности.

Ключевые слова: социальный опыт, культура, «вторая реальность», социальная консолидация, «добро и зло».

Человеческое сознание является хранилищем невероятного объема информации. С некоторой долей условности этот запас можно разделить на информацию о «первой реальности», непосредственно или с помощью каких-то инструментальных средств наблюдаемую совокупность реальных событий и явлений или таких, в достоверности которых сомневаться не приходится, и «вторую реальность», заведомо вымышленную (о чем хорошо знает пользователь) или вызывающую большие сомнения в своей достоверности.

В разные эпохи состав этой информации о «второй реальности» менялся. В первобытную эпоху объем рациональных знаний об окружающем мире у человека был скуден. И его сознание заполняли первобытные мифы о мироздании, о происхождении человека, многочисленные ритуалы и обряды и т.п. Такую картину рисуют научные исследования сознания первобытных народов [1]. В аграрную эпоху весь объем «второй реальности» в сознании человека занимала религия. Наиболее детально разработанными по числу сюжетов и коллизий, видимо, были ранние религии Ближнего Востока [2]. Античные и все последующие религии аграрной эпохи были менее детальны по коллизиям, но, как правило, отличались большим числом действующих лиц и творимых ими чудес. Пожалуй, в этот период «вторая реальность» сознания человека была, если не больше первой по объему, то, безусловно, наиболее авторитетной в социальной жизни обществ. С наступлением индустриальной эпохи влияние религии стало снижаться, но надежды ученых-просветителей на то, что место религий в сознании займут рациональные знания, не сбылись. Освободившееся место властно заняла художественная литература, т.е. такая же «вторая реальность», только иного происхождения. Затем к ней добавились образные системы живописи, театра, музыки, кино. Сознание людей индустриальной эпохи уже в существенной мере формировала художественная культура в разных своих видах, но преимущественно литература и кино [3]. «Книжные дети» (образ В. Высоцкого) – это как раз о людях и детях индустриальной эпохи. Сознание людей постиндустриальной эпохи находится еще в стадии формирования, но уже понятно, что здесь все возрастающую роль начинают играть личные субъективные комментарии к каким-то событиям (или информационным фейкам о них), даваемые многочисленными блогерами или выдающими себя за них пропагандистами [4].

Доля этой «второй реальности» в сознании человека еще никем не изучалась и не измерялась. Чисто умозрительно могу предположить, что она сопоставима с информацией о «первой реальности», т.е. с рациональными знаниями. Думаю, что эта «вторая реальность» занимает до 50% сознания человека, и во все эпохи было примерно то же самое. Это говорит о фундаментальной значимости обсуждаемого феномена.

Возникает вопрос о причинах такой большой распространенности «второй реальности» в сознании человека. Природа ничего не делает просто так. Ведь человек знает, что «вторая реальность» – это придуманные кем-то и для чего-то сказки, и не более того. Зачем ему нужны эти сказки, да еще в таких количествах? Разве для ориентации во времени и пространстве природной и социальной жизни человеку не достаточно его рациональных знаний?

Существует несколько версий ответа на этот вопрос. Одна из них заключается в гипотезе о том, что эта «вторая реальность» играет значительную психико-компенсаторную роль в общем психическом строе человека и способствует его психологической адаптации к реальности [5]. С этим трудно не согласиться, но неоправданным остается столь значительный объем этого «лекарства» (до 50% общего информационного содержания человеческого сознания). Представляется, что это объяснение, будучи верным по существу, остается лишь частичным и не основным.

Другая версия заключается в том, что наличие в сознании этой «второй реальности» способствует развитию у человека склонности к абстрактному мышлению [6]. И эта версия не вызывает возражений, но то же сомнение в оправданности такого объема «второй реальности» в сознании человека.

И, наконец, третья версия, гласящая о том, что эта «вторая реальность» является важнейшей составляющей комплекса социального опыта человека, передаваемого от поколения к поколению, фактически удваивая объем этого опыта в сравнении с реальным [7]. Эта версия объяснения представляется наиболее убедительной, поскольку в ней никакой объем этой «второй реальности» не будет чрезмерным.

Что же такое социальный опыт?

Социальный опыт – это важнейшая содержательная компонента культуры, представляющая собой знание об исторически селектированных и аккумулированных в общественном сознании людей формах осуществления любой социально значимой деятельности и взаимодействия. Формы, показавшие свою приемлемость не только с точки зрения непосредственной утилитарной эффективности, но и в поддержании требуемого в существующих условиях уровня социальной консолидированности сообщества и его функциональных сегментов и подсистем, устойчивости его организационных структур и эффективности процессов регуляции коллективной жизнедеятельности.

Это опыт существования людей в их реальной социальной жизни, который накапливается в процессе их совместной деятельности по удовлетворению их групповых и индивидуальных интересов и потребностей. В ходе взаимодействия происходит постоянная стихийная отбраковка тех форм (технологий и результатов) действий, поступков, коммуникативных актов, идейных и ценностных оснований и т.п., которые признаются вредными или потенциально опасными для желательного уровня социальной интегрированности коллектива, оказываются неприемлемыми по своей социальной цене и последствиям. Некоторые из этих нежелательных форм со временем попадают под институциональное табуирование (законодательные, религиозные и иные запреты, санкции и пр.), другие остаются осуждаемыми в рамках обычаев (морали, нравственности). Формы же, которые в краткосрочном и особенно долгосрочном плане показывают себя вполне приемлемыми с точки зрения поддержания, воспроизводства и даже повышения уровня социальной консолидированности членов сообщества, их толерантности, качества их взаимопонимания и взаимодействия, так же стихийно, а со временем и институционально, отбираются в качестве рекомендуемых [8]. Они аккумулируются и закрепляются в социальных нормах, эталонах, ценностях, правилах, законах и пр.

Таким образом, первая культурная функция социального опыта заключается в аккумулировании прямых (выраженных в императивных установлениях, ценностях, нормах) и опосредствованных (выраженных в предпочитаемых и допустимых технологиях и продуктах социально значимой деятельности) способов поддержания и обеспечения социальной интегрированности людей в более или менее устойчивых организационно-деятельностных формах. Следует отметить, что социальный опыт включает в себя прежде всего набор ценностных ориентаций, принятых в данном сообществе, что обеспечивает поддержание социальной солидарности людей. Важно также снятие, понижение или недопущение социально опасных напряжений, противоречий, конфликтов, преодоление агрессивных, эгоистических и иных социально безответственных проявлений человека, и одновременно – повышение взаимопонимания, толерантности, согласия, комплементарности, выработка общих оценочных критериев и конвенциональных интерпретаций и т.п. Эмпирически ни у одного народа невозможно выявить какие-либо ценностные установки, намеренно стимулирующие социальную деструкцию. С этой точки зрения, культура – это действительно совокупность позитивных, социально консолидирующих интенций человеческого существования, что неоднократно подчеркивалось многими мыслителями [9].

Вместе с тем, разнообразие природных и исторических условий и обстоятельств, в которых существуют разные сообщества (а двух сообществ с абсолютно идентичными историческими судьбами быть не может), ведет к формированию структурной и содержательной специфики всякого конкретно-исторического коллектива людей, что в свою очередь является одним из основных источников напряжений и конфликтов между различными сообществами и их членами. Известно, что существенная часть межэтнических, межконфессиональных и межгосударственных споров и столкновений была связана с несовпадением систем ценностных ориентаций, мировоззрений, представлений о добре и зле, справедливости, достоинстве, нравственности и т.п., т.е. локального социального опыта конфликтующих сообществ. Вместе с тем в силу единства физической и психической природы людей, их антропологических и социальных потребностей и интересов многие элементы социального опыта всех человеческих коллективов по существу совпадают, что и является основанием для взаимопонимания и взаимодействия между сообществами. Более того, всякий человеческий индивид помимо усвоенного им социального опыта общества проживания (т.е. его культуры) обладает и уникальным личностным социальным опытом, складывающимся в ходе его жизни и специфичным в соответствии с биографией данного человека. Поэтому процессы межличностного взаимодействия между людьми являются, в известном смысле, миниатюрными аналогами взаимодействий между сообществами и точно так же строятся на элементах сходства и различия их социального опыта. Так выявляется вторая важнейшая социокультурная функция социального опыта – аккумуляция локальных культурных черт и на уровне устойчивых социальных коллективов, и в личностной культурной специфике индивидов.

Третья культурная функция социального опыта – социальное воспроизводство сообществ – трансляция их культурных особенностей от поколения к поколению. В конечном счете, содержание наследуемых традиций, норм, ценностей, паттернов и т.п. и есть социальный опыт данного сообщества, передаваемый посредством технологий воспитания, образования, обрядово-ритуальной практики и иных форм социализации и инкультурации нового поколения, т.е. набор устоявшихся в сообществе допустимых и предпочитаемых форм и результатов деятельности, поведения, взаимодействия, критериев оценок, интерпретаций и пр. Сам по себе процесс социализации и инкультурации индивида представляет собой динамику усвоения им именно элементов социального опыта, в виде накопленных сообществом знаний об окружающем мире, принципов, умений и навыков коллективного общежития и социально значимой продуктивной деятельности, критериев самоопределения в сообществе и технологий социального взаимодействия, а также общественно признаваемой идеологии, верований, форм творческого самовыражения.

Таким образом, социальный опыт, если и не тождествен всей культуре сообщества во всем многообразии ее форм и артефактов, является ядром ее содержания, продуктом исторической селекции различных технологий удовлетворения человеческих интересов и потребностей, аккумулирующим наиболее приемлемые по социальной цене и последствиям способы осуществления коллективной жизнедеятельности людей, их социальной консолидации и регуляции, локализации культурной специфики способов и их социального воспроизводства [10].

Для заполнения потребного объема багажа социального опыта одних реальных событий социальной жизни людей явно недостаточно. И эта недостающая часть требуемого социального опыта заполняется разного рода феноменами «второй реальности», являющимися плодами человеческой  фантазии.

Продукцию интеллектуальной деятельности людей нередко называют также «культурными текстами», хотя, строго говоря, в качестве такого рода «текстов» при необходимости могут рассматриваться и «читаться» любые результаты и способы человеческой деятельности. Тем не менее, в процессе разделения труда в разное время выделился ряд областей деятельности, специальной целью которой стало производство именно «культурных текстов» в качестве заказываемых обществом или индивидуальным заказчиком продуктов (например, любые формы литературного, философского, публицистического, религиозного, законодательного и т.п. творчества). Одновременно не будем забывать, что далеко не каждый «культурный текст» является интеллектуальным шедевром, непременно порождающим какие-то новые смыслы и образы. Существенная часть подобных текстов, как правило, посвящена лишь сравнительно тривиальным комментариям к давно и хорошо известным смысловым конструкциям.

Хотя в мировой литературе существует множество справочников и тематических компендиумов, с разными целями систематизирующих наиболее распространенные и расхожие сюжеты и коллизии литературных произведений, философских трактатов и даже сакральных текстов мировой мифологии и религии; проштудировав ряд подобных изданий, ученые обнаружили именно то, что и искали и не сомневались в успехе подобного поиска. Абсолютное статистическое преобладание среди текстов любого функционального профиля имеют сюжеты и коллизии, излагающие, комментирующие или критикующие по существу один и тот же вопрос: нормы и правила межличностных отношений между героями рассматриваемых текстов (среди которых встречаются как рядовые люди, так и коронованные особы и даже духи и боги). И в «Ригведе», и в «Гамлете», и даже в «Уголовном кодексе Российской Федерации» исследуются главным образом правильные и неправильные акты поведения и взаимоотношений между теми или иными субъектами (людьми или богами), совершаемые в процессах межличностных (но всегда общественно детерминированных) отношений между ними, что в той или иной форме одобряется или осуждается авторами названых произведений. С таким же успехом мы можем проштудировать «Священное писание» (Иудея, XII в. до н.э. – II в. н.э.), «Конституцию США» (1787 г.) или «Эпос о Гильгамеше» (Месопотамия, III тыс. до н.э.) и обнаружить практически все то же самое. Предметом обсуждения главным образом будут взаимоотношения между теми или иными персонажами (или должностными лицами), которые будут оцениваться и типологизироваться как торжествующее в итоге «добро» и также в итоге наказуемое  «зло» [11].

Можно было бы предположить, что в текстах различного происхождения используются разные критерии оценки «добра» и «зла»? Оказывается, что и в этом вопросе создатели «культурных текстов» во всем мире являются фактическими единомышленниками. В конечном счете, «добром» называется поведение (или позиция человека), способствующее социальной консолидации между людьми, солидарности, повышению уровня взаимопонимания и взаимодействия, а «злом» – поведение или позиция, приносящие вред этому согласию, доверию и взаимопониманию. Разумеется, речь идет о предельной редукции, упрощении реальных сюжетных коллизий, где далеко не всегда «добро» очевидно, отличается от «зла» и т.п.

Таким образом, мы видим, что основной тематикой разнообразной интеллектуальной деятельности так или иначе является рефлексия все того же социального опыта, в каких-то случаях рассматриваемого в общественно значимых масштабах, в иных случаях – на уровне приватных отношений, но существо вопроса от этого не меняется. Было бы преувеличением утверждать, что вся интеллектуальная деятельность человечества напрямую посвящена обсуждению аксиологических аспектов межличностных и групповых взаимодействий (существует еще и естественнонаучное и технико-технологическое знание, активно обсуждаемое в специальной литературе), но нет сомнений и в том, что «генеральная линия» и основная социальная функция умственной (и чувственно-образной) сферы человеческой деятельности по упорядочиванию мира связана с решением задач познания и систематизации знаний о «внешнем мире» и технологиях его «переустройства», а также с выстраиванием иерархии норм межчеловеческих отношений.

Мы уже знаем, что социальный опыт весьма многообразен, амбивалентен, порождается массой различных факторов; требует значительных усилий по своей систематизации и селекции; воплощается в неисчислимой массе форм на самых неожиданных носителях (от устных преданий и нравственных установлений до каменных стел со сводами законов и современных законодательных сводов). Во всем многообразии информационного поля человеческой жизни именно социальный опыт (напомню: имеется в виду совокупность «социальных конвенций» о допустимых и желательных порядках человеческих отношений – от приватных до общественных) является предметом наиболее тщательной и непрерывной интеллектуальной рефлексии как важнейшего средства социальной самоорганизации, самосохранения и социокультурного воспроизводства общества. Это как бы непрерывно действующая система общественного самоконтроля на предмет выявления спонтанно возникающих зон чрезмерного внутреннего напряжения, как в области социальных интересов, так и особенно в эмоциональной сфере человеческой психики.

Говоря о системе институтов интеллектуальной рефлексии социального опыта, нельзя не упомянуть и об искусстве.

Прежде всего, это роль искусства, отнесение которого к сфере собственно интеллектуальной или образно-рефлексивной деятельности достаточно спорно. Дело в том, что искусство включает в себя несколько видов, в которых рассматриваемая здесь функция выражена с разной степенью очевидности. Может быть, более всего эта функция характерна для музыки и поэзии, содержание которых подавляющим образом связано с осмыслением и прочувствованием эмоциональных проблем лирических, эротических и иных интимных отношений между людьми.

Театр и кино являются по существу инсценировками литературных сюжетов (драм, романов) и с точки зрения интересующей нас функции исследования общественных нравов и приведения эталонных образцов социально приемлемого или неприемлемого поведения примерно эквивалентны художественной литературе. Показательно, что именно кино и особенно фильмы, демонстрируемые по телевидению (как тексты, технически «доставляемые на дом»), являются основными конкурентами художественной литературы в печатном исполнении, поскольку занимают ту же нишу в области художественных интересов рядового потребителя.

Пожалуй, наиболее выражено эта социально-пропагандистская функция всегда была развита в архитектуре. Если в начале XIX века Ф. Шуберт по число эстетическим показателям назвал зодчество «застывшей музыкой», то сегодня, будучи гораздо более эрудированными в рассматриваемых функциях архитектуры, мы можем смело назвать зодчество «идеологией, запечатленной в камне». И действительно, мифы о том, что какой-то архитектор воплотил свои собственные идейно-эстетические установки в таком-то произведении, уже давно не убеждают специалистов. Достаточно представить себе, сколько стоит это архитектурное произведение, кто за него платил и кто заказывал идейно-символические параметры этого дорогостоящего предприятия, чтобы не оставалось никаких сомнений в том, что это был, как минимум, не сам зодчий, никогда не располагавший соответствующими суммами. Другое дело, что, воплощая параметры заказа богатого заказчика, зодчий мог частично убедить его в достоинствах предлагаемого им художественного решения, а заодно и реализовать некоторые собственные идейно-эстетические или конструктивные замыслы и т.п. Тем не менее, именно в архитектурных сооружениях существующий в данном обществе социальный порядок оказывался символически отображен с наибольшей наглядностью. Иногда предметом отображения становился не реальный порядок и доминирующий культурный стиль, а его рекомендуемый образец (например, Версаль на ранней стадии строительства, петровский Санкт-Петербург, сталинско-хрущевская ВДНХ и т.п.).

Поскольку любое искусство всегда несет в себе и некоторые функции проектной утопии (в самом прекрасном смысле этого слова), то у нас есть все основания рассматривать искусство как один из важнейших источников культурных инноваций (или, по крайней мере, проектов перспективного развития) как в социальной сфере (литература и архитектура), так и в сфере эстетического оформления практического бытия (изобразительные искусства, дизайн). Разумеется, было бы некоторым упрощением видеть в искусстве исключительный источник эталонных образцов желаемой культуры (в серьезном искусстве присутствуют как образцы «добра», так в равной мере и образцы «зла»); но смысл подлинного искусства не столько в прославлении и осуждении очевидного, сколько в обнаружении критериев различения этих понятий, как правило, мимикрирующих друг под друга [12].

С теми или иными вариациями нечто подобное можно было бы сказать и о других областях интеллектуально-образного мироотражения: философии, социальной и гуманитарной науке, мифологии, религии, эзотерике и др. Конечно, каждой из них присуща своя выраженная специфика форм и средств выражения, методов познания и рефлексии, наборы других смыслов и задач, решаемых наряду с описанными здесь. Но это не снимает главного, объединяющего их принципа: все эти области знания (рационального или иррационального) связаны прежде всего с осмыслением опыта коллективного сосуществования людей, выстраиванием моделей такого сосуществования, наиболее соответствующего культуре каждого сообщества. Даже самые трансцендентальные образы религий и мистических учений, в конечном счете, более всего озабочены земными проблемами людей и тем, как им жить вместе.

Таким образом, одна из важнейших задач сферы интеллектуальных рефлексий в культуре (и в первую очередь содержание «второй реальности») связана с установлением критериев и признаков различения полезного и вредного социального опыта. Разумеется, с учетом условности всякой «пользы» и «вреда» с точки зрения культурно-ценностных оснований всякой конкретно-исторической социальной практики.

«Вторая реальность» в социальном опыте лишь дополняет «первую» и усиливает ее воспитательный эффект.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Malinowski, Bronisław Kasper. The Dynamics of Change. An Inquiry into Race Relations in Africa. New Haven and London: ed. by Phyllis M. Kaberry, 1945 (Малиновский Б. Динамика культурных изменений. Исследование расовых отношений в Африке // Малиновский Б. Избранное: Динамика культуры. М.: РОСПЭН, 2004. 464 с.).
[2] Frankfort, Henri, Frankfort, Henrichte A., Wilson, John A., Jacobsen, Thorkild. Before Philosophy. The Intellectual Adventure of Ancient Man. Baltimore: Penguin Books, 1946 (Франкфорт Г., Франкфорт Г.А., Уилсон Дж., Якобсен Т. В преддверии философии. М.: Прогресс, 1984. 246 с.).
[3] Braudel, Fernand. Civlisation matérielle, économie et capitalisme, XV-e-XVIII-e siècle. Tome 1. Les structures du quotidian: le possible et l’impossible. Paris: Armand Colin 1967 (Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. Т. 1. Структуры обмена: возможное и невозможное. М.: Прогресс, 1986. 622 с.).
[4] Castells, Manuel. The Internet Galaxy: Reflections on the Internet, Business, and Society. N.Y.: Oxford University Press Inc., 2001 (Кастельс М. Галактика Интернет: Размышления об Интернете, бизнесе и обществе. Екатеринбург: У-Фактория, 2004. 328 с.).
[5] Pinker Steven. The Blank Slate: The Modern Denial of Human Nature. London: Published by Penguin Books, 2002 (Пинкер C. Чистый лист. Природа человека. Кто и почему отказывается признавать её сегодня. М.: Альпина Нон-фикшн, 2018. 608 с.).
[6] Ibid.
[7] Флиер А.Я. Социальный опыт как основа функционирования и исторического воспроизводства сообществ. 2002. № 1. С. 156-182.
[8] См. об этом: Флиер А.Я. Философские пролегомены к Нормативной теории культуры исторического воспроизводства культуры // Общественные науки и современность [Электронный ресурс] // Культура культуры. 2019. № 1. URL: http://cult-cult.ru/the-philosophical-prolegomena-to-a-normative-theory-of-culture/ (Дата обращения: 19.06.2021).
[9] См., например: Шохин В.К. Античное понятие культуры и протокультурфилософия: специфика и компаративные параллели // Вопросы философии. 2011. № 3. С. 51-61.
[10] Бобнева М.И. Социальные нормы и регуляция поведения. М.: Наука, 1978. 311 с.; Флиер А.Я. Добро и зло в культурно-историческом понимании [Электронный ресурс] // Информационный портал Знание. Понимание. Умение. 2015. № 3. URL: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2015/3/Flier_Good-Evil/ (Дата обращения: 21.07.2020).
[11] Флиер А.Я. Очерки теории исторической динамики культуры. М.: Согласие, 2014. 528 с.
[12] Флиер А.Я. Культура как репрессия. М.: Диаграмма, 2006. 320 с.

© Флиер А.Я., 2024

Статья поступила в редакцию 5 марта 2023 г.

Флиер Андрей Яковлевич,
доктор философских наук, профессор,
главный научный сотрудник
Российского НИИ культурного
и природного наследия им Д.С. Лихачева,
профессор  Московского государственного
лингвистического университета.
e-mail: andrey.flier@yandex.ru