О.Н. Волкотрубова, А.Я. Флиер

Культура – это программа группового адаптивного поведения людей
Интервью

Мы публикуем интервью журналистки и редактора Ольги Волкотрубовой, взятое у известного отечественного культуролога, главного редактора журнала «Культура культуры» Андрея Флиера.

Аннотация. В интервью поднимаются проблемы социальной сущности культуры (с научных позиций самого А.Я. Флиера), особенностей современной культуры, места искусства в культуре, а также вопросы профессионального становления А.Я. Флиера как культуролога и влияния на него учителей, его гражданского и научного кредо, общих перспектив культурологической науки и образования.

Ключевые слова: культура, поведение, культурология, современность, искусство, учителя, мировоззрение, ученый, культурологическая наука и образование.
 

О.В. В гуманитарной сфере, сколько ученых, столько и объяснений того, что такое культура. А что такое культура на Ваш взгляд?

А.Ф. В культуре не следует видеть искусственную «вторую природу», созданную людьми в дополнение к естественной «первой природе». Культура – это и есть «первая природа», но на определенном этапе ее развития. Когда-то материя породила жизнь, потом жизнь породила разум, а разум породил культуру. Все развивается.

Но начнем сначала. Живая материя отличается от неживой тем, что, во-первых, растет; т.е. увеличивает размер и массу своих частей за счет клеточного деления. Во-вторых, размножается; т.е. воспроизводит себя в виде новых организмов, принципиально повторяющих родительский. И, в-третьих, адаптируется; т.е. приспосабливается к среде обитания. Адаптация бывает двух типов; фундаментальная и оперативная. Фундаментальная адаптация, в ходе которой меняются различные морфологические параметры организма, требует длительного времени. Например, увеличение длины клюва того или иного вида птиц занимает тысячи лет и требует смены тысяч поколений. Именно такую адаптацию описывал Ч. Дарвин в своей книге «Происхождение видов…» [1].

Оперативная адаптация заключается в изменении стереотипов поведения особи применительно к изменившимся условиям среды. Такая адаптация протекает быстро и обычно занимает не более нескольких месяцев. Наиболее показательным примером такой адаптации у животных служит цирковая дрессировка. Дрессировщик за короткий срок обучает животное совсем не характерным для него поведенческим актам (например, прыжкам сквозь «горящий» обруч), давая ему за это какое-то лакомство. Выраженной особенностью этой смены стереотипов поведения животных является жесткая индивидуальность такой адаптации. Другие животные могут наблюдать за дрессировкой своего сородича, но при этом они ничему не учатся. И само дрессированное животное ничему никого научить не может.

А вот для людей, напротив, характерно групповое усвоение адаптивных изменений поведения. У людей при смене внешних условий меняет стереотипы поведения сразу вся социальная группа, а в идеальном случае вся популяция. Такая программа группового адаптивного поведения у людей называется словом «культура».

Пока человек живет один на необитаемом острове, он не нуждается ни в какой культуре, поскольку ему не нужно ничего ни с кем согласовывать и искать способы коллективного выживания на этом острове. Но, как только на острове появляются другие люди, возникает ряд проблем. Во-первых, нужно выработать общий язык для обмена информацией с другими людьми. Во-вторых, нужно разработать приемы взаимодействия с другими для решения общих задач. В-третьих, нужно найти такие формы собственного поведения, которые не будут вызывать отторжения у других, подозрений в твоих дурных намерениях (это называется вежливостью, тактичностью, толерантностью). В-четвертых, нужно разработать способы трансляции своего социального опыта следующим поколениям (воспитание и обучение детей). В-пятых, желательно выработать общие с другими людьми интерпретации и взгляды на мироустройство, проблемы жизни и смерти, добра и зла и пр. Этот перечень можно продолжать до бесконечности, и все его составляющие так или иначе будут способствовать коллективному выживанию людей на этом острове, их согласию между собой. Это и есть культура.

Первым выделил этот аспект понимания культуры замечательный польский философ и писатель-фантаст Станислав Лем. В своей книге «Философия случая» он называл культуру «стратегией коллективного выживания» в среде [2]. Лем имел в виду выживание в прилагаемых природных и исторических условиях. Я же сосредоточил свои исследования на адаптации к социальным условиям, т.е. непосредственному социальному окружению человека. Совмещение взглядов Лема и моих позволило выработать «Нормативную теорию культуры» [3] как обобщающую сентенцию подобного подхода.

Таким образом, культура – это групповое адаптивное поведение людей, приспосабливающее их к природному, историческому и социальному контекстам их существования.

Разумеется, не следует понимать слово «адаптация» слишком прямолинейно. Культурная адаптация внешних условий, как правило, имеет опосредованный характер. Например, исторические условия, в которых живет общество, в большинстве случаев не могут быть адаптированы только культурой. Приспособление к ним – это сложный, многоплановый процесс. Но эти условия существенно влияют на характер социальных отношений в обществе, которые и являются основным предметом культурной адаптации.

Возникает вопрос о том, как вписывается в приведенное определение духовная культура, в частности, такой феномен, как художественное творчество. Это тоже адаптация? В каком-то смысле, да. Ведь адаптация включает в себя не только изменение стереотипов поведения одного поколения людей, но и передачу этого опыта потомкам. И вот здесь основными каналами передачи опыта, наряду с воспитанием и обучением, становятся искусство и религия. Так что и художественное творчество тоже задействовано в культурообразующей адаптации, но на этапе трансляции ее результатов.

Конечно, вся культура функционально не может быть сведена к одной лишь адаптации. Ее функции многочисленны и разнообразны. Но функции адаптации и социальной интеграции (объединение людей в сообщества на основе их групповой солидарности) представляются первичными по отношению к остальным.

О.В. А что такое современная культура? В чем ее отличительные особенности?

А.Ф. Современную культуру очень трудно охарактеризовать по каким-то особенным внешним формам. Как писал Ю. Тынянов о подпоручике Киже, он «арестант секретный и фигуры не имеет» [4]. Так же и современная культура. С одной стороны, в ней есть все, с другой стороны, по каким-либо внешним формам ее выделить невозможно. Поэтому я предпочитаю выделять ее по содержательной тенденции, которая в ней заложена.

В свое время я провел специальное исследование по вопросу о восприятии добра и зла в культурах разных эпох [5]. В первобытную эпоху наибольшим добром считалось соблюдение обычаев, злом – их нарушение; в аграрную эпоху наибольшим добром – каноничная сакральность, богоугодность каких-то действий, злом – ересь; в индустриальную считалось добром – продуктивная эффективность какой-либо практики, а наибольшим злом – посягательство на чужую собственность. Сейчас в постиндустриальную эпоху наибольшим добром считается обеспечение личной свободы человека (в том числе в его культурных самопроявлениях), злом – посягательство на его человеческое достоинство. Если обобщить все последние социальные конфликты в мире, то их основная причина будет заключаться в разной трактовке понятия «свобода». Современная культура – это культ свободы.

Мне часто приходится слышать, что современная культура – это постмодернизм. Я очень люблю постмодернизм, но думаю, что в реальности все сложнее. Постмодернизм возник как антимодернизм. Если модернизм/авангард в искусстве экспериментировал с формами произведений, не удаляясь от классических содержаний, то постмодернизм, напротив, экспериментирует с содержанием (смыслами), придерживаясь при этом традиционных, узнаваемых форм. Постмодернизм, по моему мнению, начался с сюрреализма в его живописных и поэтических формах еще в 20-х гг. ХХ века (С. Дали, Р. Магритт, Х. Миро, А. Бретон, П. Элюар, Л. Арагон и пр.) и в прозе (Д. Джойс, Ф. Кафка, Д. Хармс, М. Булгаков). Здесь ясно видны эксперименты со смысловым содержанием произведений. Во второй половине века постмодернизм проявился в основном в литературе (К. Воннегут, В. Аксенов, У. Эко, П. Зюскинд), кино (Л. Бунюэль, П. Гринуэй), драматургии (Э. Ионеску, С. Бекет, Т. Стоппард), но более всего в философии (Ж. Деррида, М. Фуко, Ж. Бодрийяр, Ж.-Ф. Лиотар, Ч. Дженкс и др.). В  архитектуре признаки постмодернизма для меня не столь очевидны (если не считать постмодернизмом любую эклектику). Скорее это имитация архитектурой форм иных предметов (например, Театр Красной армии в форме звезды в Москве К. Алабяна и В. Симбирцева, небоскреб Мэри Экс в форме огурца в Лондоне Н. Форстера, башня «Эволюция» в форме спирали ДНК в Москве Ф. Никандрова и т.п.).

А вот в XXI в. постмодернизм никак себя не проявил. Возможно, что он уже исчерпал себя (как и художественный авангард 1-й половины ХХ века). Но он задал такую высокую планку свободы в интеллектуальном самопроявлении человека, что это и стало основным признаком современной культуры. Однако в любом случае постмодернизм представляется финальным аккордом культуры индустриальной эпохи, а не началом новой постиндустриальной культуры. В нем нет принципиально нового взгляда на мир.

В последнее десятилетие зародилась некая новая тенденция в культуре – метамодерн (метамодернизм), проявляющийся в основном в культурных интерпретациях [6]. На мой взгляд, в искусстве он пока ничего интересного не создал. А в метамодернистских интерпретациях заметен отказ от деления культуры на «высокую» и «низкую», равно благожелательное отношение к феноменам элитарной, народной и массовой культур, уважение к культурам всех народов (особенно архаичным), ироничность не столько по отношению к объектам интерпретации, сколько по отношению к самому субъекту интерпретирования и т.п. Т.е. метамодернизм предлагает интерпретировать культуру независимо от общепринятых критериев «хорошего» и «плохого», основываясь только на личных вкусовых предпочтениях интерпретатора. Является ли это новым шагом к свободе человека в культуре? Посмотрим…

И вся современная культура строится на размывании традиционных критериев «высокого» и «низкого», «хорошего» и «плохого», «правильного» и «неправильного». Грядет ли за этим отмена членения на «культурное» и «некультурное»? Мы пока не знаем…

О.В. Культура часто ассоциируется с одним только искусством. Вы с этим не согласны. Но как Вы можете объяснить такую контаминацию?

А.Ф. Действительно, сегодня культура ассоциируется преимущественно с литературой и искусством, потому что именно они являются основными каналами трансляции населению культурных ценностей, образцов «правильного» поведения в различных жизненных коллизиях. Это стало особенно заметным в Новое время с его масштабной урбанизацией, всеобщей грамотностью и т.п. Но так было не всегда. Например, в Средневековье, когда большинство населения было неграмотным и никакого доступа к искусству не имело, основным каналом трансляции культурных ценностей была религия. Именно приходской священник (или его аналоги в других религиях) был тогда телевизором и интернетом, библиотекой и музеем. От него узнавали все новости, и он же давал советы, как «правильно» себя вести. А еще раньше, в эпоху первобытности, таким каналом трансляции культурных ценностей было непосредственное участие человека в племенных обрядах и ритуалах. Сейчас же такими каналами являются литература и искусство.

Но век их доминирования в культуре уже кончается. Много лет занимаясь вузовским преподаванием, я однажды провел анкетирование своих студентов (культурологов!) и выяснил, что никто из них не читал шекспировского «Гамлета», зато все видели фильм «Гамлет» с Иннокентием Смоктуновским; никто не читал «Ромео и Джульетту», но все видели одноименный фильм с Леонардо ди Каприо и т.п. Во 2-й половине ХХ в. кинематограф жестко вытеснил художественную литературу и стал основным каналом трансляции культурных ценностей.

А в последние три десятилетия таким каналом становится интернет-блогерство. Культурные ценности стали обсуждаться и интерпретироваться не только профессионалами, но и любым желающим. Это создает совсем новую ситуацию в культурном пространстве. Думаю, что к середине нашего века культура уже будет ассоциироваться, видимо, не с литературой и искусством, а с кино и интернетом.

О.В. Как Вы пришли в культурологию? Кто были Ваши учителя? Кто повлиял на Ваше становление как ученого?

А.Ф. По образованию я историк. Я научился читать очень рано (в 5 лет), и первой книгой, попавшей мне в руки, была Большая советская энциклопедия, тот том, где была большая статья о декабристах. И мне так понравились картинки к ней, что я решил стать историком. Став старше, я влюбился в архитектуру. Всю историческую Москву я исходил пешком, обозревая ее архитектуру. И когда пришло время поступать в вуз, передо мной встала дилемма: куда? На исторический факультет или на архитектурный? Я поступил на исторический, но, получив диплом, пошел работать в НИИ теории и истории архитектуры.

Там я занимался любимым мною средневековьем, но институт получил задание от Госстроя создать многотомную Историю архитектуры народов СССР. Мне было поручено участвовать в работе над первым томом, посвященным зарождению строительной деятельности в первобытности (я же историк). Я очень увлекся этой проблемой, особенно явной однотипностью первых построек человека (навесов, шалашей) и строительной практики животных (гнезд, бобровых плотин и др.), но быстро понял, что нельзя постичь происхождение архитектуры, пока не освоишь происхождение культуры в целом. И мои исследования стали все больше и больше приобретать культурологический характер. Я стал специалистом по культуре первобытной эпохи и утверждал, что знаю всех питекантропов в лицо, а некоторых даже по имени-отчеству.

В 1993 г. я пришел в Российский институт культурологии к выдающемуся социологу культуры Эльне Александровне Орловой и стал ее аспирантом. Эльна Александровна не только стала моим профессиональным учителем, но и другом. Именно она развила во мне склонность к системному научному мышлению, и именно она заложила в мое научное сознание увлечение структурным функционализмом. Под ее влиянием системный анализ социальных функций культуры стал для меня основой всех моих исследований, хотя в разных случаях я пользовался и другими методологиями. Но я запомнил, что в любом культурном явлении нужно разглядеть прежде всего его функцию, т.е. социальные проблемы, которые решаются с его помощью. Орлова – дочь известного советского архитектора – сформировала во мне и привычку никогда не останавливаться на достигнутом, смело пересматривать свои прежние взгляды. Ученый должен непрерывно развиваться; это тоже одно из главных профессиональных качеств. Я продружил с Эльной Александровной много лет, до самой ее недавней смерти.

Когда я написал диссертацию о культурогенезе [7], Диссертационный совет присудил мне за нее ученую степень сразу доктора философских наук, минуя кандидатскую ступень (тогда это еще было можно).

Другим своим учителем я считаю социального психолога Акопа Погосовича Назаретяна. Акоп Погосович обратил мое внимание на то, что культура – это не только все самое хорошее в человеке, но и самое плохое, и что нельзя понять культуру, не изучая ее негативные, деструктивные стороны. И я много занимался изучением профессиональной культуры палачей, убийц, гробокопателей, хулиганов [8]. Культура не бывает плохой или хорошей; в ней есть лишь то, что актуально здесь и сейчас для данной социальной среды. Именно Акоп Погосович научил меня трактовать культуру не только как человеческую деятельность, но и в масштабе Универсальной истории, как этап эволюции материи во Вселенной. И это стало одним из ключевых моментов моей научной парадигмы.

И, наконец, своим третьим учителем я называю философа, психолога, религиоведа и науковеда Ольгу Ивановну Горяинову. Я никогда не считал Ольгу Ивановну своим учителем (мы и по возрасту были ровесниками), и только гораздо позже понял, как многому она меня научила (все-таки за ее спиной философский факультет МГУ). Ольга Ивановна очень помогала мне в работе над моими первыми книжками. И именно она вложила в мою голову понимание того, что за каждым культурным явлением стоит человек со своим мировоззрением, отношением к добру и злу, жизни и смерти, что культура – это живые люди со своими интересами и потребностями. Культуру нужно увидеть через человека, исполняющего культурные нормы. Это антропологическое понимание культуры также стало одной из основ моей научной работы.

Вообще, своими учителями я могу считать множество людей. Это и философы М.С. Каган, Н.С. Злобин, Н.Н. Моисеев, В.С. Стёпин и В.М. Межуев, культурологи Э.С. Маркарян, С.Н. Иконникова, И.М. Быховская, Н.Г. Полтавцева и Т.Ф. Кузнецова, социолог А.С. Ахиезер, этнограф Г.В. Старовойтова, искусствоведы К.Э. Разлогов и Н.Ю. Самойленко, архитектуроведы А.Л. Баталов, В.Л. Глазычев, А.И. Куркчи, И.Н. Хлебников и многие другие. Со многими учеными я был дружен и многому у них учился. К этому нужно прибавить тысячи прочитанных мной книг, а также мое историческое образование, заложившее в меня знание огромного массива фактов истории и культуры, что очень помогало мне в работе. Меня сформировала сама атмосфера 1990-х гг., ее отношение к науке, востребованность ярких, талантливых людей, смелых концептуалистов.

О.В. Каждый ученый в своих трудах опирается на определенное мировоззрение. Каково Ваше научное и гражданское кредо?

А.Ф. Да. Вы правы. В каждый свой текст ученый закладывает крупицу своего мировоззрения, своего научного и гражданского кредо. Вот суммировать и систематизировать эти крупицы сложно. Но я постараюсь.

Мое научное и гражданское мировоззрение держится на четырех основах (по аналогии с буддизмом я называю их «четыре благородные истины»). Это позитивизм, эволюционизм, атеизм и либерализм. Мой позитивизм в том, что я не верю ни в какие умозрительные «априории». Любая теория должна быть подтверждена историческим социальным опытом. Эволюционизм в том, что я являюсь убежденным дарвинистом и даже в некотором смысле марксистом (конечно, не в политическом, а в научно-познавательном аспекте). Атеизм в том, что я не верю ни во что сверхъестественное. Как ученый я испытываю интерес ко многим религиям (особенно к китайскому даосизму), но всегда занимаю по отношению к ним позицию стороннего наблюдателя. Либерализм заключается в том, что по политическим убеждениям я анархист, т.е. либерал в крайней степени и разделяю мечту о коммунизме как обществе, саморегулирующимся с помощью культуры, без всякого государства и его средств насилия.

Как анархист, я считаю государство устаревшей формой самоорганизации людей, оптимизированной под условия аграрной эпохи. Конечно, либеральная демократия Нового времени существенно модернизировала иерархическое государство аграрной эпохи. Но, я думаю, что представительская демократия тоже устарела. Уже давно пора придумать что-то более современное, эффективное, основанное на иных принципах. Чтобы разобраться в этом, необходимо четко различать: этатисты считают главной формой социальной организации государство, управляемое централизованной властью; либералы – общество, самоуправляющееся на основе единства культуры; а анархисты – ситуативное сотрудничество свободных личностей, регулируемое совпадением интересов.

Здесь необходима отсылка к Джону Локку – шотландскому теоретику либерализма XVII в., который полагал, что при сопоставлении общества с его горизонтальной структурой (сейчас бы сказали – сетевой), регулируемой культурой, и государства с его вертикальной иерархической структурой («вертикалью власти»), регулируемой идеологией и насилием, исторически более важно общество, а государство должно быть у него в служанках [9]. Я разделяю этот взгляд. Поэтому на всех выборах я голосую «против» и в своих научных работах отстаиваю типично либеральные установки.

Вместе с тем, я не считаю главной, универсальной бедой современности устаревшую государственность. У современного общества бед много; и у каждой своя причина. Неэффективная государственность только одна из них, но она наиболее актуальна для сегодняшней России.

Так или иначе, но фактически в каждой мой статье есть следы хотя бы одной из «четырех благородных истин». Отсюда и моя неприязнь к многочисленным теориям цивилизации, в корне несовместимым с позитивизмом и эволюционизмом.

О.В. Ну, а что же такое современный ученый? Чем культуролог отличается от любого другого ученого и каковы перспективы всей культурологической науки?

А.Ф. Ученый – это, прежде всего, систематизатор. Гениально проинтерпретировать что-либо может любой, а вот дать системную аргументацию своей точки зрения может только ученый. Нередко и все научное исследование сводится именно к систематизации всей информации о предмете исследования, а это уже позволяет увидеть и основные базовые основания функционирования или развития предмета или процесса. Научные открытия происходят тогда, когда в изучаемой системе явно недостает каких-то звеньев. Их начинают искать, находят, и это и есть открытие. Ученый обычно точно знает, что он ищет и где это следует искать (даже археологи). Наука вслепую не работает. Просто в любом предмете нужно увидеть его внутреннюю систему, выделить ее основные составляющие (системообразующие компоненты) и реконструировать их системное функционирование. В этом ученый похож на архитектора. Архитектура – это ведь тоже систематизация пространств.

Любой ученый стремится познать истину. Однако, согласно общей теории относительности А. Эйнштейна, истина – вещь относительная, и ее измеряемые параметры зависят от контекста, в котором происходит измерение [10]. Дважды два равняются четырем только в нашем трехмерном пространстве. А в пятимерном результат может быть совсем иным. Тем более это актуально для наук о культуре, где нет измерений, а есть только экспертные оценки. Естественно, что столь нечеткие науки о культуре (и культурология в частности) остаются совершенно невостребованными государством.

Культуролог отличается от иных ученых тем, что он не участвует в полевых исследованиях, не добывает нового фактического материала, а берет этот материал у других (историков, археологов и пр.) и подвергает его так называемому «вторичному анализу» со своих культурологических позиций. В этом он схож с философом. Но если научные результаты философского анализа, помимо вузовского преподавания, могут быть востребованы лишь для оформления какой-либо политической идеологии, то результаты культурологического анализа могут стать инструментом непосредственного управления социальным поведением людей.

Другое дело, что для этого власть должна понять, что культурная политика – это самая эффективная внутренняя политика, и лучше управлять поведением людей с помощью культуры (пряником), чем с помощью полиции (кнутом). В одной из ранних своих статей я писал, что, если власть не строит новые театры, ей придется строить новые тюрьмы [11]. Но для понимания этого страну должен возглавлять лидер, обладающий высокой гуманитарной культурой. Поскольку в обозримом будущем это маловероятно, то и до востребованности культурологической науки государством столь же далеко.

Так что плоды работы культурологов-ученых могут быть востребованы даже не завтра, а в лучшем случае послезавтра.

Впрочем, с культурологической наукой дела совсем плохи. Новых имен ярких теоретиков культуры практически не видно. Я боюсь, что фундаментальная наука о культуре в нашей стране может закончиться с уходом поколения, которому посчастливилось начинать культурологию в 1990-х гг. Останутся вузовские лекторы и ориентированные на практику прикладники. Но, что они будут делать без развития фундаментальной теории культуры, сказать трудно.

О.В. А Ваши ученики? Ведь под Вашим руководством было защищено много диссертаций. Среди учеников есть продолжатели Ваших идей?

А.Ф. Действительно, под моим руководством было защищено около 20 докторских и почти 30 кандидатских диссертаций. Но, увы… Почти никто из новоиспеченных докторов и кандидатов наук не стал пишущим исследователем. А те, что стали (например, известный питерский антрополог С.В. Лурье или московские культурологи А.В. Костина и И.В. Малыгина, смоленский культуролог Ю.А. Грибер и челябинский – Г.М. Казакова), не развивают моих идей, а занимаются собственными темами. Наверное, это нормально. Так что на Ваш вопрос мне ответить нечего. Учеников у меня много, а продолжателей нет. Впрочем, продолжатели появляются неожиданно и, как правило, не из среды учеников.

О.В. Многие Ваши коллеги называют Вас крупнейшим теоретиком культуры. А что Вы сами считаете важнейшим Вашим вкладом в теорию культуры?

А.Ф. Конечно, мое мнение на этот счет очень субъективно. Время все расставит по местам, определит, что важно, а что нет. Но сегодня я считаю своим важнейшим вкладом в науку о культуре такие сентенции, как:

• культура – это программа группового адаптивного поведения людей;

• культура – это не «альтернатива природе», а закономерный этап эволюции природы, высшая ступень усложнения сознания и поведения биологических существ, их функциональной организации;

• культурная адаптация является приспособлением не столько непосредственно к внешним природным и историческим условиям обитания общества, сколько к социальным отношениям между людьми, которые в свою очередь формируются под влиянием внешних условий;

• культура человека ведет свое происхождение от социального поведения животных, которое можно считать протокультурой в ее элементарных проявлениях;

• у животных есть и художественная культура, только воплощена она не в живописи и музыке, а в театре; игра у животного в принципе та же, что и у актера на сцене; это такая же имитация реальности, но не с эстетическими, а с репетиционными целями;

• культура обеспечивает коллективный характер деятельности и образа жизни людей, ее основная функция – социальная интеграция, это стратегия поведения человека по отношению к Другому;

• культура является сложной многоуровневой иерархической системой социальной символики (смыслов и значений человеческих слов и действий) и строится на выборе между добром и злом;

• культура – это модальность, присутствующая во всех отраслях деятельности людей, однако не производящая свой специфический продукт, а лишь нормы осуществления любой деятельности и способствующая взаимопониманию, как производителей, так и потребителей отраслевого продукта;

• если религия – это договор о смерти и посмертном существовании человека, то культура – это свод правил его поведения при жизни;

• культура постоянно развивается от простого к сложному, от простейшего коллективного труда к сверхсложному индивидуальному творчеству, от повторения старого к изобретению нового, от поклонения сакральному к его экстравагантной интерпретации;

• история культуры – это путь системы от состояния «неустойчивого равновесия» (со средой) к состоянию «устойчивого неравновесия»;

• своеобразные конкретно-исторические формы национального бытия, как правило, складываются случайно, а направленность тенденций развития культуры (художественные стили, устойчивые структуры языка и поведения) – закономерно, что определяется лишь ретроспективно;

• увеличение темпа социального развития общества ведет к понижению уровня локального своеобразия его культуры, а повышение уровня своеобразия культуры ведет к замедлению темпа социального развития общества;

• повышение уровня специализированности в деятельности населения ведет к большей интенсивности процессов культурной изменчивости, более активной культурной динамике общества в целом;

• культура – это спектакль лояльности человека по отношению к действующим социальным условиям, в котором он исполняет какие-то роли в рамках приватной или публичной культуры;

• культурная политика – это форма внедрения господствующей идеологии в массовое сознание;

• свобода – это удовлетворяющий общество баланс между индивидуальным и коллективным началами в культуре.

О.В. А что Вы можете сказать о культурологическом образовании?

А.Ф. Я на протяжении 17-ти лет возглавлял Высшую школу культурологии (ВШК) – факультет в составе Московского государственного университета культуры. Мы давали очень хорошее образование (это признают все). И что в результате? А то, что ни один выпускник ВШК не работает по специальности. Они прекрасно работают историками, искусствоведами, редакторами, администраторами. Но не культурологами. В России просто нет такой специальности.

Собственно культурологами работают лишь немногие исследователи культуры, а также те, кому удалось попасть на культурологические кафедры вузов и читать курс общеобразовательной культурологии. Но один этот курс, довольно маленький и поверхностный, не дает требуемой нагрузки, и преподавателям приходится брать на себя еще несколько других. Все это никак не стимулирует их самостоятельную научную активность. Заниматься наукой им просто некогда.

Зато выявилась другая очень важная вещь. Культурологическое образование – это великолепное второе высшее образование для специалиста-историка, социолога, филолога, искусствоведа. Мои бывшие выпускники рассказывали мне, что, став культурологами, они совершенно по-новому увидели мир, по-новому стали оценивать социальную реальность, добились значительных успехов в своей первой специальности. Их профессиональная конкурентоспособность резко возросла. Поэтому, пока государство не созреет к открытию специальности культуролога, культурологическое образование – лучшее второе образование для личностного саморазвития любого гуманитария.  

О.В. И последний вопрос. Отразилось ли Ваше происхождение из семьи музыкантов на Ваших профессиональных тяготениях?

А.Ф. Нет, пожалуй. К искусству, как и к религии, я отношусь как посетитель музея, с соблюдением дистанции. Моя стихия – это системное мышление, которого в искусстве не много. А вот то, что в свое время я не стал архитектором, болит во мне до сих пор. Это моя не заживающая рана…
 

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Darwin Ch. On the Origin of Species by Means of Natural Selection, or the Preservation of Favored Races in the Struggle for Life. London: John Murray, 1859 (Дарвин Ч. Происхождение видов путем естественного отбора / пер. К.А. Тимирязева с испр. и указателями под общ. ред. Н.И. Вавилова. Вводные статьи Н.И. Бухарина и Н.И. Вавилова. М.-Л.: Сельхозгиз, 1935. 636 с.).
[2] Lem, Stanislaw. Filozofia Przypadku. Krakоw: Wydawanctwo literackie, 1968 (Лем Ст. Философия случая. М.: АСТ, 2005. С. 390).
[3] См. об этом: Флиер А.Я. Философские пролегомены к Нормативной теории культуры [Электронный ресурс] // Культура культуры. 2019. № 1. URL: http://cult-cult.ru/the-philosophical-prolegomena-to-a-normative-theory-of-culture/ (дата обращения: 18.06.2019).
[4] Тынянов Ю.Н. Подпоручик Киже [Электронный ресурс]. URL: https://librebook.me/podporuchik_kije/vol1/1 (дата обращения: 21.06.2020).
[5] Флиер А.Я. Добро и зло в культурно-историческом понимании [Электронный ресурс] // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2015. № 3. URL: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2015/3/Flier_Good-Evil/ (дата обращения: 18.06.2019).
[6] Vermeulen T., van den Akker R. Notes on metamodernism // Journal of Aesthetics & Culture. 2010. Vol. 2. P. 1-14.
[7] См.: Флиер А.Я. Структура и динамика культурогенетических процессов. Автореферат дисс. … доктора философских наук. М.: РИК, 1995. 42 с.; см. также: Флиер А.Я., Полетаева М.А. Происхождение и развитие культуры. М.: МГУКИ, 2009. 272 с.
[8] См., например: Флиер А.Я. Культура как репрессия. М.: Диаграмма, 2006. 320 с.
[9] Нарский И.С. Философия Джона Локка. М.: Изд. МГУ, 1960. 63 с.
[10] См. об этом: Isaacson W. Einstein: His Life and Universe. N.Y.: Simon & Schuster, 2007 (Айзексон У. Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная. М.: Corpus, 2015. 1020 с.).
[11] Флиер А.Я. Культура как фактор национальной безопасности // Флиер А.Я. Культурология для культурологов. М.: Академический проект, 2000. С. 425-437.

© Волкотрубова О.Н., Флиер А.Я., 2021

Статья поступила в редакцию 25 июня 2020 г.

Волкотрубова Ольга Николаевна,
главный редактор
Дальневосточной государственной
научной библиотеки (Хабаровск),
e-mail: volkotrubova.olga@yandex.ru

Флиер Андрей Яковлевич,
доктор философских наук, профессор,
главный научный сотрудник
Российского НИИ культурного
и природного наследия им Д.С. Лихачева,
профессор Московского государственного
лингвистического университета,
e-mail: andrey.flier@yandex.ru