Электронный журнал «Культура культуры» :: Культурология

НАУЧНО-ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО
НАУЧНАЯ АССОЦИАЦИЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ КУЛЬТУРЫ

Научное рецензируемое периодическое электронное издание
Выходит с 2014 г.

Гипотезы:

ТЕОРИЯ КУЛЬТУРЫ

А.Я. Флиер. Системная модель социальных функций культуры

Дискуссии:

В ПОИСКЕ СМЫСЛА ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ (рубрика А.Я. Флиера)

А.В. Костина, А.Я. Флиер. Тернарная функциональная модель культуры (продолжение)

В.М. Розин. Особенности и конституирование музыкальной реальности

Н.А. Хренов. Русская культура рубежа XIX-XX вв.: гностический «ренессанс» в контексте символизма (продолжение)

Аналитика:

КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

И.В. Кондаков. Кот как культурный герой: от Кота в сапогах – до Кота Шрёдингера

Н.А. Хренов. Спустя столетие: трагический опыт советской культуры (продолжение)

И.Э. Исакас. Гипотеза. Рождественская ёлка – символ второго пришествия Христа

ДУЭЛЬ

А.Я. Флиер. Неизбежна ли культура? (о границах социальной полезности культуры) (Философская антиутопия)

А.А. Пелипенко. Культура как неизбежность (о субъектном статусе культуры)

Анонс следующего номера

М.И. Козьякова

Культурология – вчера, сегодня, завтра

Аннотация. В статье анализируется развитие культурологического знания, тенденция его универсализации благодаря исследованиям культурологов «социологического направления», в частности, А.Я. Флиера. Как следствие, легитимизируется повседневность, получившая репрезентативное обоснование в качестве базисной, фундаментальной структуры, принадлежащей к наиболее значимым культурным универсалиям. Рассматривается история культуры, ее социальная проекция, методология культурологических исследований.

Ключевые слова. Культурология, культура, общество, социальность, повседневность, постмодерн, неклассическая парадигма.

Культурология является в настоящее время одной из самых востребованных, динамично развивающихся гуманитарных наук. Для этой науки характерно отсутствие границ в традиционном смысле, что прямо вытекает из современного дефинирования культуры как глобального универсума, включающего в себя бытие всего человечества. Колоссальный объем, масштаб, разнообразие исследовательского материала, подлежащего изучению, делают эту задачу непосильной для одной науки. «Культурная область» (термин М.М. Бахтина) принадлежит целому комплексу гуманитарных и социальных наук. Наряду с культурологией исследованием культуры занимаются история и филология, этнология и социология, философия и психология, эстетика и искусствознание. Практически все гуманитарные и социальные науки в той или иной степени участвуют в этом процессе.

Культурология, анализированная в данной системе конвенций, должна была бы играть, подобно философии, роль метанауки. В этом плане паука о культуре, однако, достаточно «заземлена»: ей не доступна сфера трансценденции, тайн природы, утонченность абстрактной аналитики. Она не может отрываться от своего имманентного объекта, коим являются творения и практики человеческого рода, взятые во всем своем многообразии. Однако, как нет «философии вообще», так как она разделена на отдельные разделы, предметные области, школы и направления, так и наука о культуре, несмотря на свой интегративный потенциал, будет «разнесена» по разным областям и сферам. Взять хотя бы чрезвычайное многообразие человеческих практик: специализированная деятельность – это народное хозяйство с его отраслями, это бизнес, управление, политика, духовные практики, наука, мир повседневности с его многочисленными занятиями и многое другое. Собственно, принципов структурирования и систематизации может быть множество, могут применяться различные классификации, быть выделена любая специализация, а также соответствующая ей сфера жизни.

Конечно, исследуемый материал необходимо классифицировать по региональному и темпоральному принципу, ареалу локализации, углубляясь при этом в прошлое, анализируя жизненные реалии также и в отдельные исторические эпохи. Историческая ретроспектива дает возможность выхода на эволюционные процессы, на тенденции и векторы развития, на культурную динамику, актуализированную в настоящее время. Прошлая деятельность обретает при этом объективированный характер в качестве материальных или нематериальных объектов, культурного наследия, накопленного человечеством опыта.

Человеческая деятельность и ее результат всегда зависят от онтологического контекста, они определяются через взаимодействие со своей материально-предметной и социокультурной средой. Человек и среда, человек в среде, их интерференция и взаимовлияние – такой должна быть доминирующая установка. Понимаемая как совокупность практик и их результата, культура также императивна: рождаясь из инверсий окружающего мира, она модифицирует и трансформирует его, порождая новые условия и смыслы, генерируя новый исторический и социальный контекст. Ее адекватное понимание возможно только в конкретно-историческом, социальном контексте: вырванная из исторического контекста, она не подлежит достоверному описанию и интерпретации [1].

Каждый реальный объект, исследуемый культурологией, демонстрирует специфику хронотопа – сочетания пространственно-временных координат. Отсюда с неизбежностью вытекает, что время и общество, история и социология наиболее тесно соприкасаются с культурной областью, входят в мейнстрим культурного потока, формируя его специфические «берега». Временная плоскость представляет собой историческую специфику данного момента, а пространственная – социума, социальной среды во всем богатстве ее количественных и качественных характеристик. Синхронный анализ этих координат дает возможность объемного, стереоскопического рассмотрения предмета исследования и одновременно позволяет отмежеваться от «чисто исторического» или «чисто социологического» знания. Наиболее достоверно и точно доступна верификация настоящего, тем самым естественным образом ранжируется порядок рассмотрения факторов, определяется приоритет социологии, играющей важнейшую роль.

Культура всегда социальна, она не возникает в одиночестве: «все социальное культурно, а все культурное социально» (А.Я. Флиер). Традиционно для рассмотрения единичности, изолированности индивида, его поведения, образа жизни используется прием помещения человека в девственную природную среду, то есть метод робинзонад. Для культурологии, однако, он не может быть признан корректным: герой романа, как известно, принадлежал к определенной культурной среде, типичной для Англии Нового времени, обладал определенными навыками, знаниями, имел припасы и инструменты. В своем романе (опубликован впервые в 1719 г.) Д. Дефо ответил литературным сюжетом на запрос эпохи Просвещения – потребность прояснить идею «естественного» человека, его генезис, онтологическую специфику. Философское значение этого литературного произведения трудно переоценить: вниманию публики была предложена ситуация длительной изоляции, возникшая естественным, хотя и в некоторой степени экзотическим образом.

Метод робинзонад, актуализируя тему «человек в дикой природе», может применяться и для современных исследований, к примеру, изучению возможности выживания в экстремальных условиях. К ним, безусловно, принадлежат ситуации жизни вне общества, при которой культура функционирует по остаточному принципу и, не получая материальной, социальной, духовной «подпитки», съеживается, как шагреневая кожа. Социальность, как необходимое условие генерирования культурных практик, может быть обоснована феноменом Маугли. Изначальное отсутствие социальной среды блокирует возможности ее усвоения, лишает ребенка необходимой ему социализации и аккультурации, делает Маугли «человекоподобным» существом, но отнюдь не человеком (если, конечно, не относить процесс социализации к стае волков, тоже обладающих характеристиками социального поведения).

Важнейшей заслугой «социологического направления» в развитии культурологического знания стала его универсализация – это в полной мере и в превосходной степени следует отнести к многочисленным трудам Андрея Яковлевича Флиера. Да, само культурологическое знание развивалось постепенно, а содержание, которое вкладывалось в термин «культура», было некогда крайне ограниченным. До революции в нашей стране феномен культуры воспринимался чрезвычайно узко, а предикат «культурного» соотносился исключительно с образованием, воспитанием, искусством, религиозной, духовной деятельностью. Такую трактовку находим у философов, писателей, поэтов: культура «аристократична» по своей природе, она связана с сакральным культом, «жизнью религиозной» (Н. Бердяев), «с миром божественного» (В. Соловьев), она «духовна по своей природе» (И. Ильин); у символистов (А. Белый) также существовала только одна культура – духовная. Именно в этом смысле интерпретировали культуру в интеллектуальных кругах, заложив на долгие годы традицию подобной трактовки.

Иной взгляд, иная линия интерпретации прослеживается со времен социалистической «культурной революции». Необходимость повышения культурного уровня широких слоев населения стала насущной задачей в послереволюционный период, определив тем самым его смысловую трансформацию: культура предстает теперь как совокупности норм и правил поведения, определенных интеллектуальных стандартов. Широкое распространение этого понятия в обиходной речи связано было с его нарративной характеристикой – «культурный человек», «культурное поведение». Теперь оно также относилось и к функциональной специфике: «культура производства», «физическая культура» и др. Одновременно в СССР закрепилась практика применения данного термина в узкоотраслевом смысле: культура становится частью планового хозяйственного комплекса, отраслью народного хозяйства. Именно с подобной системой связана в нашей стране уникальность институализации «учреждений культуры» – учреждений непроизводственной сферы, выполняющих образовательные, воспитательные, рекреационные функции, таких, как театры, кинотеатры, библиотеки, музеи и другие.

В последующем работы известных российских культурологов «социологического направления» А.С. Ахиезера, Л.Н. Когана, А.И. Шендрика, Э.С. Маркаряна, А.Я Флиера позволили освободить культуру от подобной аллотропической трактовки. Выдающиеся исследователи способствовали выходу культуры из плена традиционного для нашего общества эстетическо-этического понимания. «Отраслевое» дефинирование, однако, оказалось чрезвычайно устойчивым: и в настоящее время в правительственных документах культура трактуется как определенная сфера жизни общества, например, в документах о государственной культурной политике. Тем не менее, благодаря работам ведущих отечественных культурологов, среди которых почетное место принадлежит А.Я. Флиеру, культурология перешла из имплицитного существования в эксплицитное, получила возможность родиться как наука. Ее позиционирование как поведенческой программы, обеспечивающей коллективный характер жизнедеятельности людей [2], соответствует актуальным тенденциям в развитии гуманитарной науки.

Новый взгляд на общество и историю, формирующийся в отечественных гуманитарных науках в последние десятилетия, связан не только с отказом от жесткой схемы формационного подхода, при котором все многообразие «мира людей» сводилось к общим стадиальным дефинициям. Не только с антропоцентристскими интенциями, ориентирующими на изучение предметно-материальной и духовной деятельности человека, его образа жизни, взглядов, менталитета. Эти тенденции обусловлены не в последнюю очередь поиском новых фундированных оснований гуманитарного знания, попытками преодолеть кризис европейской культуры, критикой техногенной цивилизации.

Своеобразие путей эволюции западной цивилизации связано с особыми, специфическими факторами, детерминирующими цивилизационный процесс. В первую очередь это – техника, формирующая образ жизни и ментальность современного человека, а также капитал, модифицирующий развитие общества [3]. Капитал – важнейшая доминанта, генерирующая любые социокультурные трансформации. Докапиталистические цивилизации имели в своей основе земледельческую общину как базисную социальную структуру и, соответственно, труд на земле являлся источником жизни, главным видом деятельности основной массы населения. Его ритм задавался и регулировался естественным ходом природных процессов и потому циклическое время составляло фундаментальную основу хронологии. Регулярное повторение жизненных циклов, неизменность онтологических структур определяли традиционализм патриархального быта, который являлся одним из главных сигнификатором доиндустриальной культуры.

Рационализаторские интенции капитала закладывают иные темпо-ритмы, будь то классическая индустриальная или современная постиндустриальная эпоха, в которой происходит переход к информационному обществу. Их общий признак – динамический характер системы: «Динамичность как способность к перестройке способа функционирования социального целого обеспечивается, прежде всего, базисными компонентами цивилизации, сохранение которых является гарантом развития в направлении нарастающей интенсивности и экстенсивности ее качеств» [4]. Динамизм и социокультурная мобильность полагается капиталом как некая первооснова, пронизывающая и определяющая различные компоненты общественной системы. Капитал продуцирует эмерджентный тип движения, и потому специфика современной мобильности – спонтанность, резкость, скачкообразность изменений, склонность к революционным эксцессам, к дискретности, прерывающей плавное течение эволюции.

Неподвижность патриархальных структур неизбежно уходит в прошлое, замененное эмерджентной динамикой социокультурных мутаций. Размывание границ, казавшихся ранее незыблемыми, возведенная в принцип эклектика, неопределенность и непредсказуемость событийного ряда, искусственно созданная реальность, связанная с развитием коммуникаций – таков «вызов» современности, требующий от человека адекватного «ответа». Возрастающие требования предъявляются к способности человека адаптироваться к меняющимся условиям среды, к его интеллектуальным и духовным качествам.

В то же время индустриальное производство создает специфический тип работника, аккомодируя его свойства и качества. Для своего бесперебойного функционирования оно требует особого рода массового человеческого сырья, с типовым уровнем подготовки и определенным набором профессиональных навыков. «Овеществление» человеческой деятельности, вещные зависимости, опутывающие человека, жестко ограничивают индивида, лишая его жизнеориентационного существования древности (Л. Мэмфорд), при котором «идеальный человек», взаимодействуя с окружающей средой, максимально использовал свои потенции. Человеческие ресурсы вовлекаются в движение вещей и подчиняются этой логике. Технические, механистические связи и зависимости проецируются на социум, воспроизводя технологические схемы и алгоритмы производственных процессов. Данная логика вещей распространяется в различных сферах специализированной деятельности, становится важным фактором повседневного быта.

Человек функционализируется технизированным индустриальным обществом, превращается в один из видов производственного сырья, в «постав», использую терминологию М. Хайдеггера. Он отчуждается от природной среды, от натуры, остается один на один с автоматизированной технической средой. Характеристики мира машин транспонируются в ценности культуры, законы его функционирования – нормативность, эффективность, рациональность – переносятся в социокультурную сферу, формируя новые аксиологические установки. Истина, красота и добро «оптимизируются» по факторам рациональности, создавая в результате эффект утилитарности. Общество, понятое как машина, функционирует соответствующим образом – это прекрасно выражено в известном романе-антиутопии О. Хаксли: «Форд сделал многое, чтобы перенести упор с истины и красоты на счастье и удобство. Такого сдвига требовали интересы массового производства. Всеобщее счастье способно безостановочно двигать машины; истина же и красота – не способны» [5].

О технике, ее воздействии на человека размышляли в XX в. О. Шпенглер и Х. Ортега-и-Гассет, Ж. Эллюль и Х. Блюмберг, Н. Бердяев и Л. Мэмфорд и многие другие исследователи [6]. Технику можно определять чрезвычайно широко: как «тактику жизни» (О. Шпенглер), как «преобразование человеком природы с целью удовлетворения потребностей» (Х. Ортега-и-Гассет), как совокупность рациональных и эффективных методов во всякой области человеческой деятельности (Ж. Эллюль), или в более узком смысле как мир артефактов, некий «универсум вещей», функционирующих вокруг человека. Понимаемый как в узком, так и в широком смысле, данный феномен приобретает особо важное, доминирующее значение в европейской и мировой истории. «Не будет преувеличением сказать, что вопрос о технике стал вопросом о судьбе человека и судьбе культуры», – писал, исследуя эту проблему, Н. Бердяев в первой половине прошлого века [7]. Его выводы оказались пророческими: именно к ХХ в., прошедшему под знаком научно-технической революции, относится становление техногенной культуры – культуры, в которой техника, соединенная с наукой, осознается как единственная и фундаментальная основа современной жизни. Именно в это время создается «новая природа» – искусственная среда цивилизации, так называемая техносфера. Ее воздействие является одним из центральных моментов в глубоких трансформациях окружающей среды, образа жизни, ментальности нашего современника.

Техногенная цивилизация кардинальным образом меняет временные характеристики человеческого бытия: патриархальное время, принадлежавшее человеку, постепенно уходит в прошлое вместе с примитивными способами его отсчета. Машинная техника, информационные системы монополизируют временные параметры, и теперь уже не человек, но технологические структуры диктуют определенные ритмы существования. Перестав быть божественной эманацией, время технизируется, превращается в технический атрибут, становится дискретным и рациональным, поскольку развитие техносферы требует его строгого учета, нормирования, введения определенных стандартов. В то же время оно приобретает ярко выраженную аксиологическую характеристику важнейшего атрибута повседневной жизни, средства социализации, необходимой для адаптации в условиях современных ритмов.

Изменяется восприятие пространства – оно сокращается, сжимается, становится доступным, его «покорение» ощущается и рефлектируется как покорение природы, ее техническое завоевание. Перестраиваются представления о центре и периферии, о территориальной иерархии, которая во многом задается теперь информационными структурами. Развитие транспортных коммуникаций изменяет географию, приближая самые отдаленные пункты: новые транспортные средства влекут за собой социальные трансформации: возрастает мобильность населения, облегчается и удешевляется внутренняя и внешняя миграция, развивается туризм. Подвижность населения увеличивается и на микроуровне: новые ритмы хорошо видны на примере транспортных потоков больших городов. Меняется образ жизни и вместе с ним – пространственная ориентация, карта и картина мира, процессы индивидуального позиционирования.

Современное общество чаще всего определяется как информационное, а современный мир – как глобализирующийся. В настоящее время информация становится основным структурообразующим элементом, определяющим как качество жизни, так и перспективы экономического и социального развития. Искусственная реальность, созданная новейшими технологиями, ее моделирование и трансформация, составляют важнейший модус постмодернистской практики. Виртуальный мир все активнее вторгается в обитаемое пространство человека, определяя жизненные реалии: мы все живем внутри Универсального компьютера.

Новые средства связи делают возможным регулярный обмен информацией, образуется единое информационное поле. Региональные события из тех или иных регионов, становясь известными далеко за пределами данных локальных пунктов, вливаются в поток мировых новостей. У населения развивается потребность в регулярном ознакомлении с новостями, удовлетворить которую призваны разнообразные технические средства. Наряду с другими факторами они формируют новую ментальность потребителя [8].

Социальные связи современников все более определяются и опосредуются информационными – «жить в обществе» означает практику регулярного подключения к информационным потокам, потребления (т.е. восприятие, усвоение, использование) информации. Информационное потребление в известной степени пассивно, оно не предполагает больших затрат физической, ментальной или же духовной энергии – всего лишь нажать на кнопку телевизора, какого-либо гаджета или же «по старинке» развернуть газету. Статус потребителя, однако, меняется кардинально – автономный субъект становится объектом воздействия информационных технологий, помещающих его в пространство массовой культуры. Интенсификация информационных контактов ведет к сдвигам в массовом сознании: расширяя культурные горизонты, эти тренды одновременно унифицирует, усредняет и обедняет понятия и представления, идеи и образы.

Сырой поток реальности, пропущенный через масс-медийные каналы, так или иначе интерпретируется, визуализируется и вербализуется. Он подвергается кодированию, проходит селекционную обработку, ранжируется в соответствии с теми или иными политическими, идеологическими или же коммерческими целями. Преследуя их, средства массовой информации генерируют собственный продукт – мифологемы и мифы массовой культуры. Модели и знаки реального мира заслоняют собой репрезентируемый объект, отделяются от него, обретают собственную жизнь, зачастую слабо коррелирующую с породившим его объектом. Новый универсум коммуникаций наполняет виртуальное пространство фантомами, классическим образом которых может служить улыбка Чеширского кота из сказки Л. Кэрролла «Алиса в стране чудес». Подобные симулякры активно внедряются в сознание реципиента, создавая феномен «ложного сознания».

Установки и приоритеты различных масс-медийных структур взаимодействуют друг с другом, сталкиваются и резонируют, создавая в итоге фрагментарность, дискретность информационного дискурса. Механизм его производства не позволяет составить целостное впечатление об объективной реальности, но лишь дробит и искажает ее. Массовый потребитель информационной продукции получает портрет мозаичного, пестрого, лишенного жестких закономерностей мира. Единичные факты, локальные процессы заслоняют собой логику и смысл мироздания. Мир, понятый как хаос, мстит за себя кризисом детерминации. Событийный ряд становится произвольным, а будущее – многовариантным.

Хаотичность информационных потоков, кардинальные сдвиги в различных сферах порождают ожидание постоянных перемен, чувство текучести. Сознание с трудом привыкает к лихорадочной быстроте изменений, статика, стабильность существования уходят в прошлое. Динамизм, революционность изменений все более ускоряется. Даже повседневность, обладавшая ранее характеристиками одной из самых устойчивых, инерционных систем, постепенно утрачивает их. Изменения, становившиеся ранее заметными при смене нескольких поколений, теперь происходят в течение нескольких лет. Дух всеобщей неустойчивости и неопределенности, ощущение непредсказуемости нового характеризует современную тональность.

На технический, научный прогресс в XX в. возлагали большие надежды, связывая его с процветанием общества. Реалии наступающей информационной эпохи, однако, оказались иными, не похожими на ожидаемое просперити: компьютеризация, цифровизация не решают социальные проблемы, не ликвидируют бедность и социальное неравенство, более того, неравенство возрастает, дополненное информационным. Представления о новой информационной эпохе как о вступлении человечества в «осевое время» господства знания не оправдали себя. Диктат масс-медийных структур задает виртуальную абсолютизацию: абстрактная власть новой эпохи символизирует воплощение «абсолютного нигилизма» ницшеанского толка – прозрачная, бестелесная рациональная воля, находящаяся в центре технологически организованного общества (М. Фуко).

Тезис о переходном характере культуры современного общества трудно подвергать сомнению: масштабные трансформации, наблюдаемые в различных областях жизни, нарушают органичность и целостность культурного универсума, ликвидируют его стабильность и предсказуемость. Они отличаются скоростью протекания процессов, радикальностью происходящих перемен – мир становится «ускользающим» (Э. Гидденс). Последовательность традиционного линейного типа развития уходит в прошлое, замененная сложными моделями траекторий, в том числе цикличностью, возвратом и повторением, новыми принципами созидания и разрушения, взаимодействия порядка и хаоса.

Новая парадигма, входящая в дискурсивное поле культуры, устанавливает равноценность и равноправие всех конструктивных элементов. В отсутствие иных критериев господствует дух и практика «нонселекции» (Д. Фоккем). Она создает эфемерное равенство между вещами и предметами, идеями и теориями. Снижение фундаменталистского тонуса спрямляет острые углы, делает мир линейным, подобно полке в универмаге, где находится все, необходимое для жизни. При этом все жизненные средства номинируются как товар, подлежащий продаже, и потому имеют не качественные, но количественные ценовые характеристики. В свете высоких технологий «жизненный проект технического общества состоит в том, чтобы поставить под вопрос саму идею генезиса», «мыслить мир не как дар, а как изделие», как нечто приобретенное [9].

В этих условиях «принципиальный эклектизм» становится лозунгом времени: «Эклектизм есть нулевая ступень всеобщей культуры наших дней» [10]. Составляется культурно-ценностной ряд, где отдельные элементы, говоря «на разных языках», создают эффект звуковой какофонии. Коллаж, полистилистика возобладали над единообразием стилевого кода. Это прослеживается в костюме и в интерьере, манерах и языке. Все допустимо, отдельные кусочки фраз и артефактов, реалий и символов складываются в подобие пестрой мозаики, узаконенной духом времени. Стиль времени – отсутствие стиля, так же как его образ – безобразность, черное «ничто» телеэкрана.

Пространство культуры локализуется в национальных, этнических формах, имеет региональную специфику. В эпоху глобализации, однако, территориальные границы и социальные институты в известной степени утрачивают возможность сохранения неповторимого культурного облика того или иного народа. Все более теряют свое значение память и опыт предыдущих поколений, нарушается межгенерационная преемственность. Культурологи отмечают происходящее в общественном сознании явление «детрадиционализации» – утрату традициями функции поддержания порядка, моделирования поведенческих стереотипов. Тенденция к образованию единого культурного пространства оборачивается в условиях информационного общества властью сильнейшего. «Символическое насилие» (П. Бурдье), в свою очередь, вызывает протест против «культурного империализма», провоцирует поворот к этническим, национальным истокам. Таким образом, традиционная культура, в определенной степени реформированная и модернизированная, получает второе дыхание, обретая при этом не свойственный ей ранее политизированный статус.

Очерчивая исследовательское поле, классическая научная парадигма сознательно сужала его, априорно исключая многие сферы, в том числе мир повседневности, «жизненный мир» человека в широком смысле. Этот эссенциализм снимается в современной культурологии, возникшей, во многом благодаря трудам А.Я. Флиера. Обретение смыслообразующих пластов культуры означает восстановление доверия к реальности, составляющей почву «жизненного мира» [11]. Вследствие этого разнообразные проявления повседневной жизни, долгое время остававшиеся на периферии научного интереса, постепенно перемещаются в центр внимания специалистов. «Жизнь как она есть», «жизненная стихия» привлекает все больший интерес ученых, формируются новые направления культурологических исследований. Как следствие, получила репрезентативное обоснование законности своего статуса повседневность, которая начинает восприниматься специалистами в качестве базисной, фундаментальной структуры, принадлежащей к наиболее значимым культурным универсалиям.

Реалии быта, обыденное сознание, материально-предметная среда, окружающая человека, осознаются как существенный модус человеческого бытия, как особая культурная ценность. Трактуемая подобным образом, повседневность уподобляется «жизненной стихии», наглядно проявляя свою асобытийность: мелкие факты, едва заметные во времени и в пространстве, повторяясь, обретают всеобщий характер, распространяются на всех уровнях общества, не только характеризуя, но и «бесконечно его увековечивая» (Ф. Бродель). В таком контексте рутинная повседневная жизнь вся, целиком и полностью, становится феноменом культуры. Эта жизнедеятельность понимается не в биологическом, а в социальном и культурологическом смысле, когда люди «вообще функционируют» (Ж. Ле Гофф), т.е. как технология жизнедеятельности. Именно она делает человека человеком, формируя и оттачивая его человеческие качества.

Повседневные практики создаются коллективной традицией, а творчество в этой сфере всегда безымянно. Единичное «Я» здесь растворяется в массовом, в господствующих стилях жизни и способах времяпрепровождения, стереотипах поведения или языковых клише. Повседневные практики не поддаются рефлексии. Они потребляются в известной степени бессознательно, и это отмечает, например, Э. Гидденс, концептуализируя феномен рутины [12]. Повседневность – нерефлектируемая очевидность, жизненная стихия с ее бесконечной вариабельностью мелочей, неуловимых и ускользающих от внимания исследователей. Ее смыслообразующее ядро составляет семантика тривиальности, некоего регулярно повторяющегося действия, бытовой вещественной формы, становящегося в силу этого привычным, заурядным, обыденным. И в то же время она базируется на коммуникативной, практической логике и в этом смысле является продуктом социального конструирования.

Эмерджентность западной культуры диктует особый алгоритм развития бытовых практик: они дискретны, условны, постоянно обновляются, сохраняя, тем не менее, базисные компоненты. Это ситуация «рефлективного традиционализма» (С. Аверинцев), при котором традиция включается в стратегию обновления. Меняющаяся социокультурная среда стимулирует возникновение новых форм поведенческих моделей, сублимирующих эти новации. В диахронной проекции возникает широкий спектр стилистических вариаций, отражающих креативные потенции информационной культуры. Практически за пару десятилетий XXI в. формируется новый эмпирический опыт, составивший определенный ряд, затронувший те или иные стороны общественного развития. В совокупности они образуют единый цикл – язык, массовое сознание, предметную среду, поведенческие стереотипы.

Среди набора отличительных признаков постнеклассической науки одно из важнейших мест занимает ее особенная, эклектичная методология [13]. Данная характеристика в полной мере относится и к культурологии: «всеядная» в практике использования разнообразных подходов, принципов, концептов и методик, она тасует их по собственному произволу, присваивает категории и методы точных или естественных наук – стоит вспомнить в этой связи синергетические подходы или же удачно заимствованную у биологии категорию ризомы. Инновационные инверсии, широко распространенные в исследовании культурологической проблематики, получают вполне респектабельные дефиниции полипарадигматизма или методологического синтеза.

Собственно, многообразие методик, допускающее возможность выбора, имеет определенные основания. Пытаясь уловить искомое содержание, исследователь, как правило, вынужден пользоваться «подручным» инструментарием, который предлагает ему его время и окружающая научная среда. В поисках приемов, способных каким-либо образом «обуздать» огромную массу нарратива, складываются подходы, используемые в настоящее время. Конечно, это эволюционизм, способный дать целостную картину мира, универсальность, тем более необходимая в эпоху постмодернистской эклектики, фрагментарности, мозаичности знания. Здесь пригодились также традиционные для отечественной науки методы классической социологии марксово-веберовской ориентации, позволяющие проследить опосредование культурных форм той или иной эпохи факторами формационного порядка.

Вместе с тем, закрытость, «непрозрачность» субъективационных процессов, входящих в цивилизационный аспект, вынуждает использовать инструментарий социальной феноменологии, а также типологизацию, функционализм. Методы «понимающей социологии» позволяют снять априоризм доктринальной установки, снизить фундаменталистский тонус. Мягкая методология феноменологической ориентации становится ключом к пониманию явлений «жизненного мира», актуализирует проблему Другого, диалогичность исследования. Показательно в этой связи обращение к таким областям, как психология, эстетика или же восточная религиозная философии

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Флиер А.Я. Культурные ландшафты социального пространства // Избранные работы по теории культуры. М.: Согласие, 2014. С. 304.
[2] Там же. С. 307.
[3] Козьякова М.И. Повседневность и ее роль в культурных трансформациях эпохи // Культурные трансформации в информационном обществе. М.: Издательство Московского гуманитарного университета, 2008.
[4] Завадский С.А., Новикова Л.И. Искусство и цивилизация. М.: Искусство, 1986. С. 177.
[5] Замятин Е. Мы. Хаксли О. О дивный новый мир. М.: Художественная литература, 1989. С. 327.
[6] Новая технократическая волна на Западе / Отв. ред. П.С. Гуревич М.: Прогресс, 1986.
[7] Бердяев Н.А. Человек и машина (Проблема социологии и метафизики техники) // Вопросы философии. 1989. № 2. С. 147.
[8] Козьякова М.И. Магия экранного искусства // Наука телевидения и экранных искусств. Научный альманах. Сост. Е.В. Дуков Вып. 14 М.: Издательский центр Института кино и телевидения, 2018.
[9] Бодрияр Ж. Система вещей. М.: Рудомино, 1995. С. 23.
[10] Лиотар Ж.-Ф. Ответ на вопрос: что такое постмодерн? // Ad Marginem’ 93. Ежегодник Лаборатории постклассических исследований ИФ РАН. М.: Ad Marginem’93, 1994. С. 314.
[11] Козьякова М.И. История. Культура. Повседневность. Западная Европа: от Античности до XX века. М.: Согласие, 2013. C. 7.
[12] Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. М.: Акад. проект, 2003. С. 111.
[13] Козьякова М.И. Традиция в эпоху перемен // Культура культуры. 2015. № 1 (5). URL: http. cult-cult.ru

© Козьякова М.И., 2021

Статья поступила в редакцию 2 декабря 2020 г.

Козьякова Мария Ивановна,
доктор философских наук, профессор
Высшего театрального училища (института)
имени М. С. Щепкина при Государственном
Академическом Малом театре России
e-mail: markoz@yandex.ru

ISSN 2311-3723

Учредитель:
ООО Издательство «Согласие»

Издатель:
Научная ассоциация
исследователей культуры

№ государственной
регистрации ЭЛ № ФС 77 – 56414 от 11.12.2013

Журнал индексируется:

Выходит 4 раза в год только в электронном виде

Номер готовили:

Главный редактор
А.Я. Флиер

Шеф-редактор
Т.В. Глазкова

Руководитель IT-центра
А.В. Лукьянов

Наш баннер:

Наш e-mail:
cultschool@gmail.com

НАШИ ПАРТНЁРЫ:

НАУЧНО-ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО НАУЧНАЯ АССОЦИАЦИЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ КУЛЬТУРЫ Научное рецензируемое периодическое электронное издание Выходит с 2014 г.
	НОВЫЙ НОМЕР О ЖУРНАЛЕ РЕДАКЦИЯ АВТОРАМ АРХИВ	РУС ENG

Гипотезы: ТЕОРИЯ КУЛЬТУРЫ А.Я. Флиер. Системная модель социальных функций культуры Дискуссии: В ПОИСКЕ СМЫСЛА ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ (рубрика А.Я. Флиера) А.В. Костина, А.Я. Флиер. Тернарная функциональная модель культуры (продолжение) В.М. Розин. Особенности и конституирование музыкальной реальности Н.А. Хренов. Русская культура рубежа XIX-XX вв.: гностический «ренессанс» в контексте символизма (продолжение) Аналитика: КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ И.В. Кондаков. Кот как культурный герой: от Кота в сапогах – до Кота Шрёдингера Н.А. Хренов. Спустя столетие: трагический опыт советской культуры (продолжение) И.Э. Исакас. Гипотеза. Рождественская ёлка – символ второго пришествия Христа ДУЭЛЬ А.Я. Флиер. Неизбежна ли культура? (о границах социальной полезности культуры) (Философская антиутопия) А.А. Пелипенко. Культура как неизбежность (о субъектном статусе культуры) Анонс следующего номера	М.И. Козьякова Культурология – вчера, сегодня, завтра Аннотация. В статье анализируется развитие культурологического знания, тенденция его универсализации благодаря исследованиям культурологов «социологического направления», в частности, А.Я. Флиера. Как следствие, легитимизируется повседневность, получившая репрезентативное обоснование в качестве базисной, фундаментальной структуры, принадлежащей к наиболее значимым культурным универсалиям. Рассматривается история культуры, ее социальная проекция, методология культурологических исследований. Ключевые слова. Культурология, культура, общество, социальность, повседневность, постмодерн, неклассическая парадигма. Культурология является в настоящее время одной из самых востребованных, динамично развивающихся гуманитарных наук. Для этой науки характерно отсутствие границ в традиционном смысле, что прямо вытекает из современного дефинирования культуры как глобального универсума, включающего в себя бытие всего человечества. Колоссальный объем, масштаб, разнообразие исследовательского материала, подлежащего изучению, делают эту задачу непосильной для одной науки. «Культурная область» (термин М.М. Бахтина) принадлежит целому комплексу гуманитарных и социальных наук. Наряду с культурологией исследованием культуры занимаются история и филология, этнология и социология, философия и психология, эстетика и искусствознание. Практически все гуманитарные и социальные науки в той или иной степени участвуют в этом процессе. Культурология, анализированная в данной системе конвенций, должна была бы играть, подобно философии, роль метанауки. В этом плане паука о культуре, однако, достаточно «заземлена»: ей не доступна сфера трансценденции, тайн природы, утонченность абстрактной аналитики. Она не может отрываться от своего имманентного объекта, коим являются творения и практики человеческого рода, взятые во всем своем многообразии. Однако, как нет «философии вообще», так как она разделена на отдельные разделы, предметные области, школы и направления, так и наука о культуре, несмотря на свой интегративный потенциал, будет «разнесена» по разным областям и сферам. Взять хотя бы чрезвычайное многообразие человеческих практик: специализированная деятельность – это народное хозяйство с его отраслями, это бизнес, управление, политика, духовные практики, наука, мир повседневности с его многочисленными занятиями и многое другое. Собственно, принципов структурирования и систематизации может быть множество, могут применяться различные классификации, быть выделена любая специализация, а также соответствующая ей сфера жизни. Конечно, исследуемый материал необходимо классифицировать по региональному и темпоральному принципу, ареалу локализации, углубляясь при этом в прошлое, анализируя жизненные реалии также и в отдельные исторические эпохи. Историческая ретроспектива дает возможность выхода на эволюционные процессы, на тенденции и векторы развития, на культурную динамику, актуализированную в настоящее время. Прошлая деятельность обретает при этом объективированный характер в качестве материальных или нематериальных объектов, культурного наследия, накопленного человечеством опыта. Человеческая деятельность и ее результат всегда зависят от онтологического контекста, они определяются через взаимодействие со своей материально-предметной и социокультурной средой. Человек и среда, человек в среде, их интерференция и взаимовлияние – такой должна быть доминирующая установка. Понимаемая как совокупность практик и их результата, культура также императивна: рождаясь из инверсий окружающего мира, она модифицирует и трансформирует его, порождая новые условия и смыслы, генерируя новый исторический и социальный контекст. Ее адекватное понимание возможно только в конкретно-историческом, социальном контексте: вырванная из исторического контекста, она не подлежит достоверному описанию и интерпретации [1]. Каждый реальный объект, исследуемый культурологией, демонстрирует специфику хронотопа – сочетания пространственно-временных координат. Отсюда с неизбежностью вытекает, что время и общество, история и социология наиболее тесно соприкасаются с культурной областью, входят в мейнстрим культурного потока, формируя его специфические «берега». Временная плоскость представляет собой историческую специфику данного момента, а пространственная – социума, социальной среды во всем богатстве ее количественных и качественных характеристик. Синхронный анализ этих координат дает возможность объемного, стереоскопического рассмотрения предмета исследования и одновременно позволяет отмежеваться от «чисто исторического» или «чисто социологического» знания. Наиболее достоверно и точно доступна верификация настоящего, тем самым естественным образом ранжируется порядок рассмотрения факторов, определяется приоритет социологии, играющей важнейшую роль. Культура всегда социальна, она не возникает в одиночестве: «все социальное культурно, а все культурное социально» (А.Я. Флиер). Традиционно для рассмотрения единичности, изолированности индивида, его поведения, образа жизни используется прием помещения человека в девственную природную среду, то есть метод робинзонад. Для культурологии, однако, он не может быть признан корректным: герой романа, как известно, принадлежал к определенной культурной среде, типичной для Англии Нового времени, обладал определенными навыками, знаниями, имел припасы и инструменты. В своем романе (опубликован впервые в 1719 г.) Д. Дефо ответил литературным сюжетом на запрос эпохи Просвещения – потребность прояснить идею «естественного» человека, его генезис, онтологическую специфику. Философское значение этого литературного произведения трудно переоценить: вниманию публики была предложена ситуация длительной изоляции, возникшая естественным, хотя и в некоторой степени экзотическим образом. Метод робинзонад, актуализируя тему «человек в дикой природе», может применяться и для современных исследований, к примеру, изучению возможности выживания в экстремальных условиях. К ним, безусловно, принадлежат ситуации жизни вне общества, при которой культура функционирует по остаточному принципу и, не получая материальной, социальной, духовной «подпитки», съеживается, как шагреневая кожа. Социальность, как необходимое условие генерирования культурных практик, может быть обоснована феноменом Маугли. Изначальное отсутствие социальной среды блокирует возможности ее усвоения, лишает ребенка необходимой ему социализации и аккультурации, делает Маугли «человекоподобным» существом, но отнюдь не человеком (если, конечно, не относить процесс социализации к стае волков, тоже обладающих характеристиками социального поведения). Важнейшей заслугой «социологического направления» в развитии культурологического знания стала его универсализация – это в полной мере и в превосходной степени следует отнести к многочисленным трудам Андрея Яковлевича Флиера. Да, само культурологическое знание развивалось постепенно, а содержание, которое вкладывалось в термин «культура», было некогда крайне ограниченным. До революции в нашей стране феномен культуры воспринимался чрезвычайно узко, а предикат «культурного» соотносился исключительно с образованием, воспитанием, искусством, религиозной, духовной деятельностью. Такую трактовку находим у философов, писателей, поэтов: культура «аристократична» по своей природе, она связана с сакральным культом, «жизнью религиозной» (Н. Бердяев), «с миром божественного» (В. Соловьев), она «духовна по своей природе» (И. Ильин); у символистов (А. Белый) также существовала только одна культура – духовная. Именно в этом смысле интерпретировали культуру в интеллектуальных кругах, заложив на долгие годы традицию подобной трактовки. Иной взгляд, иная линия интерпретации прослеживается со времен социалистической «культурной революции». Необходимость повышения культурного уровня широких слоев населения стала насущной задачей в послереволюционный период, определив тем самым его смысловую трансформацию: культура предстает теперь как совокупности норм и правил поведения, определенных интеллектуальных стандартов. Широкое распространение этого понятия в обиходной речи связано было с его нарративной характеристикой – «культурный человек», «культурное поведение». Теперь оно также относилось и к функциональной специфике: «культура производства», «физическая культура» и др. Одновременно в СССР закрепилась практика применения данного термина в узкоотраслевом смысле: культура становится частью планового хозяйственного комплекса, отраслью народного хозяйства. Именно с подобной системой связана в нашей стране уникальность институализации «учреждений культуры» – учреждений непроизводственной сферы, выполняющих образовательные, воспитательные, рекреационные функции, таких, как театры, кинотеатры, библиотеки, музеи и другие. В последующем работы известных российских культурологов «социологического направления» А.С. Ахиезера, Л.Н. Когана, А.И. Шендрика, Э.С. Маркаряна, А.Я Флиера позволили освободить культуру от подобной аллотропической трактовки. Выдающиеся исследователи способствовали выходу культуры из плена традиционного для нашего общества эстетическо-этического понимания. «Отраслевое» дефинирование, однако, оказалось чрезвычайно устойчивым: и в настоящее время в правительственных документах культура трактуется как определенная сфера жизни общества, например, в документах о государственной культурной политике. Тем не менее, благодаря работам ведущих отечественных культурологов, среди которых почетное место принадлежит А.Я. Флиеру, культурология перешла из имплицитного существования в эксплицитное, получила возможность родиться как наука. Ее позиционирование как поведенческой программы, обеспечивающей коллективный характер жизнедеятельности людей [2], соответствует актуальным тенденциям в развитии гуманитарной науки. Новый взгляд на общество и историю, формирующийся в отечественных гуманитарных науках в последние десятилетия, связан не только с отказом от жесткой схемы формационного подхода, при котором все многообразие «мира людей» сводилось к общим стадиальным дефинициям. Не только с антропоцентристскими интенциями, ориентирующими на изучение предметно-материальной и духовной деятельности человека, его образа жизни, взглядов, менталитета. Эти тенденции обусловлены не в последнюю очередь поиском новых фундированных оснований гуманитарного знания, попытками преодолеть кризис европейской культуры, критикой техногенной цивилизации. Своеобразие путей эволюции западной цивилизации связано с особыми, специфическими факторами, детерминирующими цивилизационный процесс. В первую очередь это – техника, формирующая образ жизни и ментальность современного человека, а также капитал, модифицирующий развитие общества [3]. Капитал – важнейшая доминанта, генерирующая любые социокультурные трансформации. Докапиталистические цивилизации имели в своей основе земледельческую общину как базисную социальную структуру и, соответственно, труд на земле являлся источником жизни, главным видом деятельности основной массы населения. Его ритм задавался и регулировался естественным ходом природных процессов и потому циклическое время составляло фундаментальную основу хронологии. Регулярное повторение жизненных циклов, неизменность онтологических структур определяли традиционализм патриархального быта, который являлся одним из главных сигнификатором доиндустриальной культуры. Рационализаторские интенции капитала закладывают иные темпо-ритмы, будь то классическая индустриальная или современная постиндустриальная эпоха, в которой происходит переход к информационному обществу. Их общий признак – динамический характер системы: «Динамичность как способность к перестройке способа функционирования социального целого обеспечивается, прежде всего, базисными компонентами цивилизации, сохранение которых является гарантом развития в направлении нарастающей интенсивности и экстенсивности ее качеств» [4]. Динамизм и социокультурная мобильность полагается капиталом как некая первооснова, пронизывающая и определяющая различные компоненты общественной системы. Капитал продуцирует эмерджентный тип движения, и потому специфика современной мобильности – спонтанность, резкость, скачкообразность изменений, склонность к революционным эксцессам, к дискретности, прерывающей плавное течение эволюции. Неподвижность патриархальных структур неизбежно уходит в прошлое, замененное эмерджентной динамикой социокультурных мутаций. Размывание границ, казавшихся ранее незыблемыми, возведенная в принцип эклектика, неопределенность и непредсказуемость событийного ряда, искусственно созданная реальность, связанная с развитием коммуникаций – таков «вызов» современности, требующий от человека адекватного «ответа». Возрастающие требования предъявляются к способности человека адаптироваться к меняющимся условиям среды, к его интеллектуальным и духовным качествам. В то же время индустриальное производство создает специфический тип работника, аккомодируя его свойства и качества. Для своего бесперебойного функционирования оно требует особого рода массового человеческого сырья, с типовым уровнем подготовки и определенным набором профессиональных навыков. «Овеществление» человеческой деятельности, вещные зависимости, опутывающие человека, жестко ограничивают индивида, лишая его жизнеориентационного существования древности (Л. Мэмфорд), при котором «идеальный человек», взаимодействуя с окружающей средой, максимально использовал свои потенции. Человеческие ресурсы вовлекаются в движение вещей и подчиняются этой логике. Технические, механистические связи и зависимости проецируются на социум, воспроизводя технологические схемы и алгоритмы производственных процессов. Данная логика вещей распространяется в различных сферах специализированной деятельности, становится важным фактором повседневного быта. Человек функционализируется технизированным индустриальным обществом, превращается в один из видов производственного сырья, в «постав», использую терминологию М. Хайдеггера. Он отчуждается от природной среды, от натуры, остается один на один с автоматизированной технической средой. Характеристики мира машин транспонируются в ценности культуры, законы его функционирования – нормативность, эффективность, рациональность – переносятся в социокультурную сферу, формируя новые аксиологические установки. Истина, красота и добро «оптимизируются» по факторам рациональности, создавая в результате эффект утилитарности. Общество, понятое как машина, функционирует соответствующим образом – это прекрасно выражено в известном романе-антиутопии О. Хаксли: «Форд сделал многое, чтобы перенести упор с истины и красоты на счастье и удобство. Такого сдвига требовали интересы массового производства. Всеобщее счастье способно безостановочно двигать машины; истина же и красота – не способны» [5]. О технике, ее воздействии на человека размышляли в XX в. О. Шпенглер и Х. Ортега-и-Гассет, Ж. Эллюль и Х. Блюмберг, Н. Бердяев и Л. Мэмфорд и многие другие исследователи [6]. Технику можно определять чрезвычайно широко: как «тактику жизни» (О. Шпенглер), как «преобразование человеком природы с целью удовлетворения потребностей» (Х. Ортега-и-Гассет), как совокупность рациональных и эффективных методов во всякой области человеческой деятельности (Ж. Эллюль), или в более узком смысле как мир артефактов, некий «универсум вещей», функционирующих вокруг человека. Понимаемый как в узком, так и в широком смысле, данный феномен приобретает особо важное, доминирующее значение в европейской и мировой истории. «Не будет преувеличением сказать, что вопрос о технике стал вопросом о судьбе человека и судьбе культуры», – писал, исследуя эту проблему, Н. Бердяев в первой половине прошлого века [7]. Его выводы оказались пророческими: именно к ХХ в., прошедшему под знаком научно-технической революции, относится становление техногенной культуры – культуры, в которой техника, соединенная с наукой, осознается как единственная и фундаментальная основа современной жизни. Именно в это время создается «новая природа» – искусственная среда цивилизации, так называемая техносфера. Ее воздействие является одним из центральных моментов в глубоких трансформациях окружающей среды, образа жизни, ментальности нашего современника. Техногенная цивилизация кардинальным образом меняет временные характеристики человеческого бытия: патриархальное время, принадлежавшее человеку, постепенно уходит в прошлое вместе с примитивными способами его отсчета. Машинная техника, информационные системы монополизируют временные параметры, и теперь уже не человек, но технологические структуры диктуют определенные ритмы существования. Перестав быть божественной эманацией, время технизируется, превращается в технический атрибут, становится дискретным и рациональным, поскольку развитие техносферы требует его строгого учета, нормирования, введения определенных стандартов. В то же время оно приобретает ярко выраженную аксиологическую характеристику важнейшего атрибута повседневной жизни, средства социализации, необходимой для адаптации в условиях современных ритмов. Изменяется восприятие пространства – оно сокращается, сжимается, становится доступным, его «покорение» ощущается и рефлектируется как покорение природы, ее техническое завоевание. Перестраиваются представления о центре и периферии, о территориальной иерархии, которая во многом задается теперь информационными структурами. Развитие транспортных коммуникаций изменяет географию, приближая самые отдаленные пункты: новые транспортные средства влекут за собой социальные трансформации: возрастает мобильность населения, облегчается и удешевляется внутренняя и внешняя миграция, развивается туризм. Подвижность населения увеличивается и на микроуровне: новые ритмы хорошо видны на примере транспортных потоков больших городов. Меняется образ жизни и вместе с ним – пространственная ориентация, карта и картина мира, процессы индивидуального позиционирования. Современное общество чаще всего определяется как информационное, а современный мир – как глобализирующийся. В настоящее время информация становится основным структурообразующим элементом, определяющим как качество жизни, так и перспективы экономического и социального развития. Искусственная реальность, созданная новейшими технологиями, ее моделирование и трансформация, составляют важнейший модус постмодернистской практики. Виртуальный мир все активнее вторгается в обитаемое пространство человека, определяя жизненные реалии: мы все живем внутри Универсального компьютера. Новые средства связи делают возможным регулярный обмен информацией, образуется единое информационное поле. Региональные события из тех или иных регионов, становясь известными далеко за пределами данных локальных пунктов, вливаются в поток мировых новостей. У населения развивается потребность в регулярном ознакомлении с новостями, удовлетворить которую призваны разнообразные технические средства. Наряду с другими факторами они формируют новую ментальность потребителя [8]. Социальные связи современников все более определяются и опосредуются информационными – «жить в обществе» означает практику регулярного подключения к информационным потокам, потребления (т.е. восприятие, усвоение, использование) информации. Информационное потребление в известной степени пассивно, оно не предполагает больших затрат физической, ментальной или же духовной энергии – всего лишь нажать на кнопку телевизора, какого-либо гаджета или же «по старинке» развернуть газету. Статус потребителя, однако, меняется кардинально – автономный субъект становится объектом воздействия информационных технологий, помещающих его в пространство массовой культуры. Интенсификация информационных контактов ведет к сдвигам в массовом сознании: расширяя культурные горизонты, эти тренды одновременно унифицирует, усредняет и обедняет понятия и представления, идеи и образы. Сырой поток реальности, пропущенный через масс-медийные каналы, так или иначе интерпретируется, визуализируется и вербализуется. Он подвергается кодированию, проходит селекционную обработку, ранжируется в соответствии с теми или иными политическими, идеологическими или же коммерческими целями. Преследуя их, средства массовой информации генерируют собственный продукт – мифологемы и мифы массовой культуры. Модели и знаки реального мира заслоняют собой репрезентируемый объект, отделяются от него, обретают собственную жизнь, зачастую слабо коррелирующую с породившим его объектом. Новый универсум коммуникаций наполняет виртуальное пространство фантомами, классическим образом которых может служить улыбка Чеширского кота из сказки Л. Кэрролла «Алиса в стране чудес». Подобные симулякры активно внедряются в сознание реципиента, создавая феномен «ложного сознания». Установки и приоритеты различных масс-медийных структур взаимодействуют друг с другом, сталкиваются и резонируют, создавая в итоге фрагментарность, дискретность информационного дискурса. Механизм его производства не позволяет составить целостное впечатление об объективной реальности, но лишь дробит и искажает ее. Массовый потребитель информационной продукции получает портрет мозаичного, пестрого, лишенного жестких закономерностей мира. Единичные факты, локальные процессы заслоняют собой логику и смысл мироздания. Мир, понятый как хаос, мстит за себя кризисом детерминации. Событийный ряд становится произвольным, а будущее – многовариантным. Хаотичность информационных потоков, кардинальные сдвиги в различных сферах порождают ожидание постоянных перемен, чувство текучести. Сознание с трудом привыкает к лихорадочной быстроте изменений, статика, стабильность существования уходят в прошлое. Динамизм, революционность изменений все более ускоряется. Даже повседневность, обладавшая ранее характеристиками одной из самых устойчивых, инерционных систем, постепенно утрачивает их. Изменения, становившиеся ранее заметными при смене нескольких поколений, теперь происходят в течение нескольких лет. Дух всеобщей неустойчивости и неопределенности, ощущение непредсказуемости нового характеризует современную тональность. На технический, научный прогресс в XX в. возлагали большие надежды, связывая его с процветанием общества. Реалии наступающей информационной эпохи, однако, оказались иными, не похожими на ожидаемое просперити: компьютеризация, цифровизация не решают социальные проблемы, не ликвидируют бедность и социальное неравенство, более того, неравенство возрастает, дополненное информационным. Представления о новой информационной эпохе как о вступлении человечества в «осевое время» господства знания не оправдали себя. Диктат масс-медийных структур задает виртуальную абсолютизацию: абстрактная власть новой эпохи символизирует воплощение «абсолютного нигилизма» ницшеанского толка – прозрачная, бестелесная рациональная воля, находящаяся в центре технологически организованного общества (М. Фуко). Тезис о переходном характере культуры современного общества трудно подвергать сомнению: масштабные трансформации, наблюдаемые в различных областях жизни, нарушают органичность и целостность культурного универсума, ликвидируют его стабильность и предсказуемость. Они отличаются скоростью протекания процессов, радикальностью происходящих перемен – мир становится «ускользающим» (Э. Гидденс). Последовательность традиционного линейного типа развития уходит в прошлое, замененная сложными моделями траекторий, в том числе цикличностью, возвратом и повторением, новыми принципами созидания и разрушения, взаимодействия порядка и хаоса. Новая парадигма, входящая в дискурсивное поле культуры, устанавливает равноценность и равноправие всех конструктивных элементов. В отсутствие иных критериев господствует дух и практика «нонселекции» (Д. Фоккем). Она создает эфемерное равенство между вещами и предметами, идеями и теориями. Снижение фундаменталистского тонуса спрямляет острые углы, делает мир линейным, подобно полке в универмаге, где находится все, необходимое для жизни. При этом все жизненные средства номинируются как товар, подлежащий продаже, и потому имеют не качественные, но количественные ценовые характеристики. В свете высоких технологий «жизненный проект технического общества состоит в том, чтобы поставить под вопрос саму идею генезиса», «мыслить мир не как дар, а как изделие», как нечто приобретенное [9]. В этих условиях «принципиальный эклектизм» становится лозунгом времени: «Эклектизм есть нулевая ступень всеобщей культуры наших дней» [10]. Составляется культурно-ценностной ряд, где отдельные элементы, говоря «на разных языках», создают эффект звуковой какофонии. Коллаж, полистилистика возобладали над единообразием стилевого кода. Это прослеживается в костюме и в интерьере, манерах и языке. Все допустимо, отдельные кусочки фраз и артефактов, реалий и символов складываются в подобие пестрой мозаики, узаконенной духом времени. Стиль времени – отсутствие стиля, так же как его образ – безобразность, черное «ничто» телеэкрана. Пространство культуры локализуется в национальных, этнических формах, имеет региональную специфику. В эпоху глобализации, однако, территориальные границы и социальные институты в известной степени утрачивают возможность сохранения неповторимого культурного облика того или иного народа. Все более теряют свое значение память и опыт предыдущих поколений, нарушается межгенерационная преемственность. Культурологи отмечают происходящее в общественном сознании явление «детрадиционализации» – утрату традициями функции поддержания порядка, моделирования поведенческих стереотипов. Тенденция к образованию единого культурного пространства оборачивается в условиях информационного общества властью сильнейшего. «Символическое насилие» (П. Бурдье), в свою очередь, вызывает протест против «культурного империализма», провоцирует поворот к этническим, национальным истокам. Таким образом, традиционная культура, в определенной степени реформированная и модернизированная, получает второе дыхание, обретая при этом не свойственный ей ранее политизированный статус. Очерчивая исследовательское поле, классическая научная парадигма сознательно сужала его, априорно исключая многие сферы, в том числе мир повседневности, «жизненный мир» человека в широком смысле. Этот эссенциализм снимается в современной культурологии, возникшей, во многом благодаря трудам А.Я. Флиера. Обретение смыслообразующих пластов культуры означает восстановление доверия к реальности, составляющей почву «жизненного мира» [11]. Вследствие этого разнообразные проявления повседневной жизни, долгое время остававшиеся на периферии научного интереса, постепенно перемещаются в центр внимания специалистов. «Жизнь как она есть», «жизненная стихия» привлекает все больший интерес ученых, формируются новые направления культурологических исследований. Как следствие, получила репрезентативное обоснование законности своего статуса повседневность, которая начинает восприниматься специалистами в качестве базисной, фундаментальной структуры, принадлежащей к наиболее значимым культурным универсалиям. Реалии быта, обыденное сознание, материально-предметная среда, окружающая человека, осознаются как существенный модус человеческого бытия, как особая культурная ценность. Трактуемая подобным образом, повседневность уподобляется «жизненной стихии», наглядно проявляя свою асобытийность: мелкие факты, едва заметные во времени и в пространстве, повторяясь, обретают всеобщий характер, распространяются на всех уровнях общества, не только характеризуя, но и «бесконечно его увековечивая» (Ф. Бродель). В таком контексте рутинная повседневная жизнь вся, целиком и полностью, становится феноменом культуры. Эта жизнедеятельность понимается не в биологическом, а в социальном и культурологическом смысле, когда люди «вообще функционируют» (Ж. Ле Гофф), т.е. как технология жизнедеятельности. Именно она делает человека человеком, формируя и оттачивая его человеческие качества. Повседневные практики создаются коллективной традицией, а творчество в этой сфере всегда безымянно. Единичное «Я» здесь растворяется в массовом, в господствующих стилях жизни и способах времяпрепровождения, стереотипах поведения или языковых клише. Повседневные практики не поддаются рефлексии. Они потребляются в известной степени бессознательно, и это отмечает, например, Э. Гидденс, концептуализируя феномен рутины [12]. Повседневность – нерефлектируемая очевидность, жизненная стихия с ее бесконечной вариабельностью мелочей, неуловимых и ускользающих от внимания исследователей. Ее смыслообразующее ядро составляет семантика тривиальности, некоего регулярно повторяющегося действия, бытовой вещественной формы, становящегося в силу этого привычным, заурядным, обыденным. И в то же время она базируется на коммуникативной, практической логике и в этом смысле является продуктом социального конструирования. Эмерджентность западной культуры диктует особый алгоритм развития бытовых практик: они дискретны, условны, постоянно обновляются, сохраняя, тем не менее, базисные компоненты. Это ситуация «рефлективного традиционализма» (С. Аверинцев), при котором традиция включается в стратегию обновления. Меняющаяся социокультурная среда стимулирует возникновение новых форм поведенческих моделей, сублимирующих эти новации. В диахронной проекции возникает широкий спектр стилистических вариаций, отражающих креативные потенции информационной культуры. Практически за пару десятилетий XXI в. формируется новый эмпирический опыт, составивший определенный ряд, затронувший те или иные стороны общественного развития. В совокупности они образуют единый цикл – язык, массовое сознание, предметную среду, поведенческие стереотипы. Среди набора отличительных признаков постнеклассической науки одно из важнейших мест занимает ее особенная, эклектичная методология [13]. Данная характеристика в полной мере относится и к культурологии: «всеядная» в практике использования разнообразных подходов, принципов, концептов и методик, она тасует их по собственному произволу, присваивает категории и методы точных или естественных наук – стоит вспомнить в этой связи синергетические подходы или же удачно заимствованную у биологии категорию ризомы. Инновационные инверсии, широко распространенные в исследовании культурологической проблематики, получают вполне респектабельные дефиниции полипарадигматизма или методологического синтеза. Собственно, многообразие методик, допускающее возможность выбора, имеет определенные основания. Пытаясь уловить искомое содержание, исследователь, как правило, вынужден пользоваться «подручным» инструментарием, который предлагает ему его время и окружающая научная среда. В поисках приемов, способных каким-либо образом «обуздать» огромную массу нарратива, складываются подходы, используемые в настоящее время. Конечно, это эволюционизм, способный дать целостную картину мира, универсальность, тем более необходимая в эпоху постмодернистской эклектики, фрагментарности, мозаичности знания. Здесь пригодились также традиционные для отечественной науки методы классической социологии марксово-веберовской ориентации, позволяющие проследить опосредование культурных форм той или иной эпохи факторами формационного порядка. Вместе с тем, закрытость, «непрозрачность» субъективационных процессов, входящих в цивилизационный аспект, вынуждает использовать инструментарий социальной феноменологии, а также типологизацию, функционализм. Методы «понимающей социологии» позволяют снять априоризм доктринальной установки, снизить фундаменталистский тонус. Мягкая методология феноменологической ориентации становится ключом к пониманию явлений «жизненного мира», актуализирует проблему Другого, диалогичность исследования. Показательно в этой связи обращение к таким областям, как психология, эстетика или же восточная религиозная философии ПРИМЕЧАНИЯ [1] Флиер А.Я. Культурные ландшафты социального пространства // Избранные работы по теории культуры. М.: Согласие, 2014. С. 304. [2] Там же. С. 307. [3] Козьякова М.И. Повседневность и ее роль в культурных трансформациях эпохи // Культурные трансформации в информационном обществе. М.: Издательство Московского гуманитарного университета, 2008. [4] Завадский С.А., Новикова Л.И. Искусство и цивилизация. М.: Искусство, 1986. С. 177. [5] Замятин Е. Мы. Хаксли О. О дивный новый мир. М.: Художественная литература, 1989. С. 327. [6] Новая технократическая волна на Западе / Отв. ред. П.С. Гуревич М.: Прогресс, 1986. [7] Бердяев Н.А. Человек и машина (Проблема социологии и метафизики техники) // Вопросы философии. 1989. № 2. С. 147. [8] Козьякова М.И. Магия экранного искусства // Наука телевидения и экранных искусств. Научный альманах. Сост. Е.В. Дуков Вып. 14 М.: Издательский центр Института кино и телевидения, 2018. [9] Бодрияр Ж. Система вещей. М.: Рудомино, 1995. С. 23. [10] Лиотар Ж.-Ф. Ответ на вопрос: что такое постмодерн? // Ad Marginem’ 93. Ежегодник Лаборатории постклассических исследований ИФ РАН. М.: Ad Marginem’93, 1994. С. 314. [11] Козьякова М.И. История. Культура. Повседневность. Западная Европа: от Античности до XX века. М.: Согласие, 2013. C. 7. [12] Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. М.: Акад. проект, 2003. С. 111. [13] Козьякова М.И. Традиция в эпоху перемен // Культура культуры. 2015. № 1 (5). URL: http. cult-cult.ru © Козьякова М.И., 2021 Статья поступила в редакцию 2 декабря 2020 г. Козьякова Мария Ивановна, доктор философских наук, профессор Высшего театрального училища (института) имени М. С. Щепкина при Государственном Академическом Малом театре России e-mail: markoz@yandex.ru	ISSN 2311-3723 Учредитель: ООО Издательство «Согласие» Издатель: Научная ассоциация исследователей культуры № государственной регистрации ЭЛ № ФС 77 – 56414 от 11.12.2013 Журнал индексируется: Выходит 4 раза в год только в электронном виде *Номер готовили:* Главный редактор А.Я. Флиер Шеф-редактор Т.В. Глазкова Руководитель IT-центра А.В. Лукьянов Наш баннер: Наш e-mail: cultschool@gmail.com НАШИ ПАРТНЁРЫ:

	НОВЫЙ НОМЕР О ЖУРНАЛЕ РЕДАКЦИЯ АВТОРАМ АРХИВ	РУС ENG
Разработка сайта Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов. При полном или частичном использовании материалов ссылка на «Культуру культуры» обязательна. © Научная ассоциация исследователей культуры, 2014-2024